Сергей Снегов - Сочинения в 3 томах. Том 3. Хрононавигаторы

- Цветы.

Рой так удивился, что не нашел ответа, Кэссиди, привыкший больше слушать, чем говорить, невольно хмыкнул - таким странным ему показалось предложение. Генрих нахмурился.

- Что вас так ошеломило? Да, цветы, обыкновенные цветы в вазонах хорошие, в доброй поре. Хочу дознаться, действует ли на растения обстановка в шаре. Как на Виргинии с цветами, Петр?

- Никогда цветами не интересовался. Но оранжерея у нас есть. Отсюда можно заключить, что и цветы имеются.

- Будут тебе цветы, - сказал Рой. - Сам пойду в оранжерею. Но объясни на милость, зачем они понадобились?

Генрих задумался и ответил не сразу:

- Разрешите мне пока помолчать. Одна идея… Без убедительного доказательства она покажется слишком фантастической.

- Цветы сыграют роль убедительного доказательства?

- Надеюсь на это.

Рой поднялся, Кэссиди тоже встал.

- Не будем терять времени, Генрих. Завтра запустим капсулу с самым пышным букетом цветов, какой мне удастся достать.

Рой постарался - набор цветов занял один из столов в салоне. Все, что выращивалось в виргинской оранжерее, было представлено лучшими экземплярами. Рой вызвал брата. Его в комнате не было. На стартовой площадке, где Арутюнян подготавливал капсулу к очередному запуску, Генриха тоже не нашли. Рой отправился в больницу. В прозрачных саркофагах, водруженных на топчаны, покоились останки погибших. Генрих стоял около саркофага Корзунской. Рой увидел в глазах брата то же отчаяние, что и на стартовой площадке. Рою показалось, что Генрих расплачется. Но Генрих сказал почти спокойно:

- Рой, какие изменения ты находишь у Курта и Людмилы?

Рой обошел оба саркофага. Санников изменился мало: врачи выправили гримасу боли, так искажавшую его лицо, он теперь походил на себя живого, только похудевшего и измученного, словно от долгой болезни. А Корзунская по-прежнему была иной, чем в жизни, Рой не узнал бы ее такую, встреться они на улице. Не изуродованная, сохранившая прежние изящные очертания, и раньше довольно хрупкая, она теперь казалась девчонкой, только-только выбравшейся из отрочества.

- Оба изменились по-разному, - сказал Рой. - А общее у них то, что они оба уменьшились в размерах. Если бы это не звучало кощунственно, я бы сказал, что оба в смерти как-то помолодели.

- И мне так кажется, - глухо сказал Генрих. Он еще раз глянул на Корзунскую и пошел к выходу.

В салоне Генрих так осматривал цветы, словно искал в них что-то иное, кроме красивого вида и приятного запаха, - поднимал вверх ветки, ощупывал лепестки, проводил пальцами по листьям. Выбор его пал на молодой розовый куст - большинство бутонов недавно распустились, некоторые лишь готовились к цветению. Генрих залюбовался кустом.

- Вот это - в капсулу. Остальные цветы поставьте у саркофагов.

- Ты пойдешь на стартовую площадку? - спросил Рой. - Или на командный пульт?

- Я останусь в салоне. В одиночестве хорошо думается. Не буду наблюдать за операциями, какие вы проводите, а постараюсь вообразить, чем вы заняты. Иногда это дает более правдивую картину.

Говорил он ровно, даже улыбался. Приказ брата - взять себя в руки он выполнял. Рою захотелось шуткой поддержать его.

- Ты натурфилософ, Генрих. Фигура в двадцать пятом веке довольно странная. Вместо того, чтобы экспериментально исследовать загадку, ты доискиваешься ее философской сути. Знаешь анекдот о художниках, которым поручили рисовать осла?

- Я не любитель анекдотов. Особенно, когда анекдоты об ослах.

- Ослы в них действуют за экраном. Итак, трем художникам англичанину, французу и немцу - выдали заказ на портрет осла. Англичанин пошел на конюшню и спокойно срисовал осла. Француз поспешил во дворец, чтобы доведаться, какие ослы всего приятней фаворитке короля. А немец заперся в кабинете, стараясь мысленно обрисовать себе философское понятие, выражаемое образом осла.

Генрих принужденно засмеялся.

- Вас понял, как говорят на уроках радиосвязи. Ты вроде художника-англичанина, а я философ-немец. Какая-то доля правды в этом есть. Но не очень большая, Рой. Напомню, что ты сейчас будешь проводить эксперимент с цветами, но эксперимент придумал я. Так что и я не чужд экспериментальных конюшен.

Рой шутил не только для того, чтобы подбодрить брата, и уж, во всяком случае, не для того, чтобы поддразнить, хотя в иной обстановке не преминул бы это сделать. Ему не хотелось отпускать Генриха. Брат уединялся, чтобы свободно размышлять, так он сказал. Не превратится ли размышление в новый приступ горя? На людях Генрих сдерживается. Сумеет ли он сдержаться, когда на стереоэкране в затемненном салоне развернется точно такая же картина, какая привела к катастрофе? Но противиться столь явному настроению Генриха Рой не мог.

- Мы придем к тебе по окончании эксперимента. И цветы из капсулы доставим, - пообещал он.

- Как условились, Рой: на минимальной подаче держите капсулу всего несколько мгновений, - напомнил Генрих.

Если бы Рой знал, зачем Генрих настаивал на одиночестве, ему стало бы спокойней. Пора отчаяния прошла: случившегося не поправить, так сказал себе Генрих, когда метался в гостиничной комнатушке. Он весь ушел в трудное размышление; постороннее - люди, разговоры, вызовы - отвлекало. Он развивал странную мысль, длинную мысль; она была похожа на сюжетную историю, возникавшую сразу со всеми картинными деталями и скачком перебрасывающуюся от главы к главе. Так бывало и раньше, когда монотонно воспроизводимые измерения утомляли Генриха. Среди диковинных гипотез, прихотливо вспыхивающих в мозгу, Генрих всегда ориентировался свободней, чем в столбцах цифр. В цифрах разберется машина, это дело компьютера, - не раз защищался он от нападок брата; цифры имеют лишь ту ценность, что опровергают или подтверждают идеи. Они и наводят на идеи, доказывал Рой. Генрих огрызался: если тебя наводят, возись с ними. Рой мог ворчать сколько угодно, превратить брата в исправного лаборанта он был бессилен: экспериментальная точность, экспериментальное изящество, так восхищавшее Роя, оставляли Генриха равнодушным.

Генрих включил стереоэкран. Покоясь в удобном кресле - не в модном силовом, как на Земле, а старого типа, из дерева, тканей и металла, Генрих вглядывался в пейзаж, много раз виденный, но видел не только его. Рой показывал пылевое облако, сигарообразную капсулу, медленно исчезавшую в пылевой завесе, но то была одна картина, в мозгу была и вторая, независимая, не показываемая операторами. В черной пустоте космоса, среди льдинок далеких звезд недвижно висел странный шарик; он временами менял окраску - то был совершенно синий, то красный, потом зеленый, сейчас выглядел голубоватым; голубизна бледнела, словно выцветая, в ней была зелень, начинало теплиться золото, это были как бы побежалые цвета, но не мчавшиеся торопливо сменить друг друга, а выраставшие один из другого. И, тускло вытениваясь сквозь наружные краски, в шаре сновали темные расплывчатые фигуры, не тела, скорей силуэты, нечто призрачное, нечто из иного мира, не космической материи - капсула много раз углублялась в шар и ни разу реально не наталкивалась на привидения, они вещественно не существовали, они были изображениями, как и картинки на стереоэкранах: яблоко на рисунке тоже не схватить рукой, не укусить зубом.