Алексей Корепанов - Призрачный сфинкс

Помолчав, Игорь добавил: «Вот и все, Виктор Палыч. А в себя пришел на знакомой койке, – он грустно усмехнулся. – В вашей обители».

В лечебной практике доктора Самопалова хватало случаев зрительных псевдогаллюцинаций и сновидных фантастических переживаний, возникающих, в частности, при онейроидной кататонии. Там было всё: и грандиозные автокатастрофы с горами трупов и грудами обгоревшего железа, и землетрясения, сметающие с лица земли целые города, и сонмища отвратительных насекомых и змей, заполоняющие дома и улицы, и гигантские цунами, и стаи летучих мышей, застилающие небо. «Все люди превратились в скелеты, – делился с доктором своими онейроидными видениями один из пациентов. – Эти скелеты бегали по городу и теряли свои кости… Было и ужасно жутко и смешно одновременно…»

Ощущения, испытанные Игорем Владимировичем Ковалевым, похоже, принадлежали к той же категории.

С помощью системы поиска Интернета выяснилось, что первое стихотворение принадлежит перу французского поэта девятнадцатого столетия Поля Верлена, а второе – то, что было смутно знакомо Виктору Павловичу, – написал в начале двадцатого века известный австриец Райнер Мария Рильке и называется оно «Одиночество». Не было проблем и с определением авторства третьего стихотворения: им оказался Валерий Брюсов. А вот с остальными строчками ничего не вышло – в Интернете их не было. И доктор Самопалов предположил, что их сочинил сам Игорь, находясь уже в состоянии психоза и не осознавая своих действий.

Последующие беседы с пациентом из седьмой палаты привели заведующего отделением к мысли о том, что у Игоря Ковалева возник еще, ко всему прочему, и синдром метафизической интоксикации, ведущим признаком которого, как известно любому психиатру, являются почти непрерывные размышления больного о глобальных философских и социальных проблемах: о смысле жизни и смерти, о предназначении человечества, о соотношении внешнего мира и души, о коренном преобразовании социума и прочих высоких материях. Казалось бы, ну и что тут такого: не о том ли самом испокон веков размышляют философы, которых нет оснований причислять к психически нездоровым людям? Однако же ни Платон, ни Спиноза, ни Гегель, ни Кьеркегор не называли себя «демиургами» – а Игорь Ковалев называл себя именно так и просил доктора Самопалова обращаться к нему именно так: Демиург, а не Игорь Владимирович.

Демиург, как известно – это наименование созидающего начала, созидательной силы, творца, это божество, творящее мир. Игорь Ковалев с какого-то момента начал считать себя создателем реальности.

Судя по его словам, эта мысль пришла ему в голову уже в больнице. Собственно, даже не пришла в голову – он просто отчетливо услышал прозвучавший у него внутри голос: « Ты – Демиург».

Игорь Ковалев был абсолютно уверен в том, что это не его собственная мысль; он воспринял ее как не подлежащую никакому сомнению переданную ему истину, как посланное из горних сфер откровение или даже приказ, и не имел намерения искать какие-либо обоснования этого тезиса. Это невесть откуда и почему пришедшее утверждение позволило ему по-иному взглянуть на историю с Черным графом. «Я сам создал ту эпоху, Екатерину Медичи и Черного графа, – заявил он доктору Самопалову. – И себя в образе графа Романьи. А создание мое вышло из-под контроля и повернулось против меня, как это часто бывает».

И доктор Самопалов пометил в рабочем дневнике: «Синдром Кандинского – Клерамбо проявляется в виде бреда воздействия». И в который раз с привычным сожалением подумал о том, что вряд ли хоть когда-нибудь возможно будет постичь до конца все лабиринты и тайники человеческой психики, представляющей собой поистине самую великую загадку бытия…

Тихий стук в дверь заставил Виктора Павловича оторваться от созерцания больничного двора, медленно погружающегося в мягкие сентябрьские сумерки.

– Да, да, войдите, – сказал он, отворачиваясь от окна.

Дверь медленно открылась и в кабинет вошел человек, который только что представлялся неясной тенью за матовым дверным стеклом. Игорь Владимирович Ковалев.

– Прощу вас, – доктор показал на кресло у низкого столика. Он никогда не беседовал с пациентами, восседая за своим рабочим столом.

Ковалев пересек кабинет, неслышно ступая домашними тапками по светло-коричневому линолеуму, сел, и доктор вслед за ним опустился в такое же глубокое мягкое кресло по другую сторону столика.

Во внешности Игоря Владимировича Ковалева не было ничего особенно примечательного: среднего роста молодой худощавый немного сутулый мужчина с коротко подстриженными темными волосами, составляющими некоторой контраст с довольно бледным лицом. Глаза у Ковалева были карие, они близоруко и слегка рассеянно смотрели на окружающее, словно мысленно Ковалев находился где-то в другом месте. Одет он был в лимонного цвета футболку с короткими рукавами и красной надписью «Елисавет-250» на груди и синие спортивные брюки, но по его угловатой фигуре нельзя было сказать, что он увлекается спортом – просто все та же больничная традиция.

– Как вы себя чувствуете? – задал доктор традиционный вопрос, с которого начинались все их беседы.

Игорь пожал плечами:

– Вполне нормально, Виктор Палыч. – Голос у него был тихий и не очень выразительный. – Кино больше не повторяется, сон сегодня опять снился самый обычный, серенький такой.

Сны Ковалева тоже были постоянным предметом их бесед. Скрытая аппаратура фиксировала все происходящее и произносимое в кабинете – как и при любой другой встрече доктора Самопалова с пациентами его отделения; последующий анализ этих записей помогал психиатру разобраться с диагнозом, нащупать ключевые точки и определить наиболее эффективные методы лечения… ну, если и не лечения, то хотя бы временной блокировки заболевания. Впрочем, иногда доктора посещала мысль о том, что, с точки зрения пациентов психбольниц, именно они-то и являются вполне здоровыми, а недугом поражено все остальное человечество – дело было лишь в выборе системы координат, системы отсчета, совсем как в эйнштейновской теории относительности…

– А в конце еще Губаныч мой приснился, – продолжал Ковалев, водя пальцем по полировке столика, в которой отсвечивалось окно. – Стоит недовольный, сам в себя смотрится, а выхода нет. В состоянии «черной дыры».

– Кто такой Губаныч? – поинтересовался доктор Самопалов, внимательно глядя на бледное лицо пациента.

– Вот именно «кто», а не «что», – Ковалев несколько оживился. – Губаныч – мой компьютер. Стоит сейчас, пылится, оторван от мира, в себя смотрится.

– Почему – «Губаныч»?

– Препод у нас такой был, – пояснил Ковалев. – Невысокий, всегда в светло-сером, и голова большая, квадратная. Как дисплей. Семинары у нас вел по гражданскому праву. Очень похож.