Алексей Корепанов - Стрелы в полёте

– Нет, ты только посмотри! – раздраженно продолжал он, выпив стакан минералки. – Жратва приличная, машина, особняк – ну чем не жизнь? Хорошо устроился друг Лондар! Я бы на его месте тоже начал за нами гоняться, дабы сохранить все это великолепие. И откуда, спрашивается, только деньги берутся! Философский камень… Ага, как же! Просто хватка есть практическая у человека, конкретная такая хватка – а у меня вот нет. Или грабанул успешно. Удачно внедрился, агент атлантидский! И чего я так не внедрился? – Он налил себе еще стакан.

– Насчет философского камня – вполне может быть, – задумчиво сказал Дима, тщательно вытерев губы салфеткой. – Когда вы с ним об этом говорили, мне сразу пришла на ум одна довольно известная история, связанная с философским камнем. О случае с дедом Гельвеция не читал?

– Нет, – буркнул Сергей. – У меня несколько другой профиль был. Юридический. Гельвеция знаю – не лично, правда; философ такой, очередной мыслитель. А вот о деде его – ни слухом ни духом. У нас и философия шла с правоведческим уклоном.

Дима тоже потянулся за минеральной водой, сделал несколько медленных глотков.

– Существует записанное свидетельство деда Гельвеция, его тоже Гельвецием звали, – он поставил стакан и вновь аккуратно промокнул губы салфеткой. – О трансмутации, то бишь превращении обычного металла в золото.

– Ну-ну, – с иронией отозвался Сергей, выбирая из вазы яблоко покрупнее. – Исторические анекдоты – по-моему, так это у вас, историков, называется.

– Не скажи, – Дима покачал головой. – Один из таких экспериментов Гельвеций провел в присутствии самого принца Оранского и еще несколько раз осуществлял трансмутацию – так свидетельствуют источники. А началось с того – дело было в Голландии, в Гааге, в семнадцатом веке, – что как-то раз к нему явился некий господин, одетый как простой североголландский бюргер, достал из кармана ларец с кусками какого-то металла и заявил, что из них он запросто может сделать несколько тонн золота – тонн, не килограммов! Замечу попутно, что из картин живописцев той поры нам известно, как в семнадцатом веке одевались бюргеры в Северной Голландии, в Амстердаме. А одевались они, – Дима многозначительно взглянул на Сергея, – в черное!

– Да? – Сергей заерзал на стуле. – Ну-ка, давай дальше свою историю, ходячий кладезь знаний.

– Кладезь не кладезь, но кое-какую информацию поднакопил. Занимаюсь этим довольно давно и запоминаю крепко. Так вот, Гельвеций эти куски принялся внимательно рассматривать и незаметно соскоблил кусочек ногтем большого пальца. И говорит этому незнакомцу в черном: давай, превращай прямо здесь и сейчас. А тот в ответ: не позволено, мол, ему это делать. Забрал свой ларец с металлом и ушел. Тут, конечно, есть вопрос: зачем, собственно, тогда приходил? Но как было, так было.

– Если именно так было, – вставил Сергей. – И что там дальше случилось?

Дима тоже взял яблоко, с хрустом откусил:

– А дальше Гельвеций расплавил свинец в тигле и бросил туда соскобленный кусочек металла из ларца, то есть частичку философского камня.

– И?

– И облом-с. Ничего у него не получилось. Частичка просто испарилась, а свинец так и остался свинцом.

– Что и неудивительно.

– Нет, слушай дальше. Потом этот незнакомец вновь пришел к Гельвецию. Гельвеций ему опять: проводи трансмутацию. И тот согласился.

– Противоречиво все это как-то, – с сомнением заметил Сергей. – То «не позволено», а то – согласился.

Дима развел руками:

– Что да, то да. Но, скорее всего, никакого противоречия нет: мы просто не знаем целей этого «бюргера», вот нам и кажется его поведение непоследовательным и странным. Он пояснил Гельвецию, что философский камень очень летуч и чтобы избежать его испарения, нужно, прежде чем бросать его в расплавленный металл, закатать в шарик из воска. Они провели эксперимент – и действительно получилось. Потом Гельвеций сам проделывал трансмутацию и превращал металлы в золото. А потом порошок философского камня у него кончился – и финита.

– Тут и сказке конец, – сказал Сергей. – А незнакомец?

– Исчез без следа, и имени своего не сообщил. Я к чему все это говорю: Казачку нашему, Лондару, тоже, вполне возможно, кто-то помогает, и насчет философского камня он не лжет. Не один наш Гость может проникать во Вневременье, не одному ему удается бродить по разным временам. Другие тоже могут, скажем, такие же, как он, умельцы-гиперборейцы. Только Гость стремится помочь нам, а кто-то другой – Лондару, посланнику Темных. Если, конечно, считать их именно Темными – а это весьма относительно. Хотя именно такими они и остались в истории – отсюда, как уже говорилось, Тартар, преисподняя. А жрецы Аатона стали Светлыми, приверженцами божественного Солнца, Атона – так считали уже позже, в Древнем Египте. И нетрудно догадаться, почему так считали.

– Тебе, может, и нетрудно, а мне трудновато, – сказал Сергей. – Далек я от всех этих дел. Просвети, сделай милость.

– Запросто. После катаклизма аатоновцы потеряли все свое влияние. Источники психоэнергии они больше не контролировали – пропали источники! – и жрецы, скорее всего, просто растворились в массе беженцев-переселенцев. Но память о них осталась, передавалась из поколения в поколение: вот, мол, были когда-то хорошие люди – не чета плохим, жрецам Тартоса. Почему плохим? А потому что жрецы Тартоса действительно пробились в верхушку управления бывшими колониями, к административным, так сказать, верхам – а кто же, скажи мне, любит власть предержащих? Тем более, что они вряд ли являли собой образцы гуманизма, альтруизма и нестяжательства. Потому и превратились в общественном сознании в служителей Тартара, жрецов Смерти.

– Да-а, лихо ты все объясняешь, Димитрий Александрыч, – Сергей уважительно покивал. – Однако же, о другом сейчас нам думать надо. Или тебя ситуация вполне устраивает? Лондар все за тебя решил, ты благополучно проспишь время Ритуала – и пойдешь и дальше лекции студентам читать?

Дима снял очки, повертел их в руках, вновь надел. Сергей внимательно глядел на него и ждал ответа.

– Вообще-то, это был бы вполне приемлемый и не самый плохой выход, – наконец заявил Дима. – Но свою точку зрения я Лондару уже изложил, и ты ее слышал: мир, в котором будет существовать Атлантида, возможно, окажется лучше того, что мы имеем сейчас. Если, конечно, «теория брошенного камня» не соответствует действительности. А впрочем, дело даже не в этом – просто я страшно не люблю, когда мне что-то навязывают, а тем более – решают за меня. Моя… мама называла это во мне «духом противоречия». Какой-то клапан срабатывает. Принуждала меня программа принять участие в Ритуале – я сопротивлялся. Казачок запрещает – у меня вновь внутренний протест. Я люблю все решать сам. И вообще, правильно сказал какой-то поэт, Гете, кажется: «Дай людям солнце – захотят на полюс».