Олаф Стэплдон - Сириус

Еще две ночи и день между ними он скрывался, а затем покинул логово, чтобы перехватить Томаса, который должен был приехать в этот день. Сириус выбрал на холме место, откуда просматривалась дорога к ферме. Оттуда он высмотрел крутой поворот, у которого можно было надежно укрыться в зарослях. Машине здесь пришлось бы сильно затормозить. Спрятавшись в густом подлеске, Сириус стал ждать. Он пропустил несколько пешеходов и чужую машину. Наконец вдали раздался знакомый шум «Тен-Морриса», принадлежавшего Томасу. Сириус осторожно выбрался из укрытия, огляделся — не видно ли посторонних. Никого. Тогда он вышел на дорогу. Томас, остановив машину, вылез и весело приветствовал питомца. В ответ на его бодрое: — «Привет!», Сириус, поджав хвост, коротко сообщил:

— Я убил Твейтса.

— Господи! — вскрикнул Томас и ошеломленно замолчал.

Острый слух собаки различил шаги вдали, и они поспешно отошли с дороги в лес, чтобы обсудить ситуацию. Решили, что Томас доедет до фермы, как если бы ничего не знал о трагедии, а Сириус останется ждать его в укрытии.

Нет надобности подробно описывать, как Томас улаживал дело. Он, естественно, не сообщил полиции о встрече с Сириусом. Он категорически отрицал, что его суперовчарка опасна, и приводил доказательства обратного. Он доказывал, что Твейтс, видимо, очень жестоко обходился с Сириусом, а садистские наклонности фермера (как выяснилось) были давно известны. Очевидно, человек напал на собаку с ружьем, возможно, ранил ее. Пес убил, защищаясь. Где же он теперь? Возможно, ценный представитель породы умер от ран где-нибудь в пустошах!

Это Томас пересказал Сириусу сразу. Остальное пес узнал много позже. На деле все прошло не так просто. Представители закона что-то заподозрили и потребовали, чтобы собаку, если ее удастся найти, убили. Тогда Томас, чтобы спасти свой шедевр, решил прибегнуть к хитрости. Выждав время, он уведомил власти, что собака-убийца добралась наконец до дома и там была уничтожена. Он пожертвовал крупной суперовчаркой эльзасской породы, выдав ее труп за тело Сириуса.

Поздно вечером Томас подобрал Сириуса на повороте. Уже ввели затемнение, и они добирались домой при свете полной луны.

Лишь на рассвете Томас с Сириусом, проехав по знакомому уэльскому проселку, остановились перед воротами Гарта. Элизабет с Плакси еще спали. Проснувшись, обе удивились, что Томас с собакой вернулись так скоро. Удивились они и истерзанному виду Сириуса. Тот был грязен, лоснящаяся обычно шкура потеряла блеск, он отощал, словно от болезни, был молчалив и держался понуро.

Плакси, вернувшаяся домой после насыщенного и счастливого семестра в Кембрижде, настраивалась на счастливые каникулы. При этом она чувствовала, что в последнюю встречу с Сириусом повела себя как-то не так, и решила, чтобы загладить вину, быть с ним особенно «милой». Она сама вымыла пса и тщательно расчесала ему шерсть. Она же вытащила занозу из лапы и перевязала глубокий порез на другой. Сириус покорялся ее уверенным и нежным рукам и вдыхал тонкий запах, в котором для него острее всего выражалась сущность подруги. Плакси выспрашивала о жизни в Кумберленде, и Сириус рассказал ей все — кроме главного. Заметив, что он о чем-то умалчивает, Плакси прекратила расспросы, хоть и подозревала, что пес сам хотел бы выговориться до конца.

Сириусу действительно хотелось признаться. Память о преступлении постоянно тревожила его мысли. Он совершил убийство. Это факт, надо смотреть правде в глаза. Нет смысла притворяться, что убийство Твейтса было самозащитой — пес держал его за глотку куда дольше, чем требовалось, чтобы вывести противника из строя. Нет, это убийство, и рано или поздно Томаса выведут на чистую воду. Даже если Сириус вывернется, это воспоминание будет вечно преследовать его: не страхом разоблачения, а жестоким раскаянием за убийство существа, чуждого с точки зрения биологии, но родственного по духу. Сириус жаждал сочувствия Плакси, но боялся встретить ее ужас. Да и Томас требовал молчания.

В те рождественские каникулы Сириус с Плакси часами беседовали о себе и своих друзьях; об искусстве — в особенности о музыке Сириуса; и о философии, о религии — особенно о знакомстве с Джеффри; и о войне, которая обоим представлялась далекой, нереальной и «не их виной», но все же властно напоминала о себе, уже захватив в свою орбиту нескольких друзей Плакси.

Им надо было много высказать друг другу, но со временем они стали замолкать посреди разговора, и такое молчание наступало все чаще и затягивалось все дольше. Сириус задумывался, что его ждет, Плакси терялась в воспоминаниях. Она опять начала тосковать по человеческому обществу. Нос Сириуса подсказал ему, что подруга в очередной раз вполне созрела для человеческой любви. В отношениях с ним она металась от преувеличенной нежности к надменной холодности. Она словно тянулась к нему издалека, но слишком широка была пропасть между человеком и собакой. Хотя и не всегда. Порой животное половое чувство молодой человеческой самки связывалось у нее с глубокой привязанностью к собаке, и тогда в манере Плакси появлялась незнакомая застенчивость, почему-то вызывавшая и в Сириусе теплое, окрашенное сексуально чувство.

Тогда он, если Плакси позволяла, ласкал ее с особенной нежностью и пылом. Впрочем, такие минуты были редки, и после них Плакси обычно испуганно сторонилась старого друга. Ей, как она мне рассказывала много позже, в такие странные и сладкие минуты чудилось, что она делает первый шаг к очень серьезному отчуждению от собственного рода. Но пока минута длилась, все представлялось вполне невинным и прекрасным.

Раз Сириус сказал Плакси:

— Музыка наших с тобой жизней — дуэт с вариациями трех тем. Есть природный диссонанс — между твоей человеческой природой и моей собачьей, и жизненным опытом, из них проистекающим. Есть любовь, выросшая между нами вопреки всем различиям. Она свела нас вместе и сделала единым по сути существом — вопреки несходству. Она и питается нашими различиями. И есть секс, который то разделяет нас, напоминая, как далеки мы с точки зрения биологии, то сплавляет воедино любовью.

Двое молча посмотрели друг на друга, и пес добавил.

— Есть в нашей музыке и четвертая тема — а может, она сплетается из трех первых. Это — путь наших душ, единых и далеких, как разные полюса.

Плакси с неожиданной теплотой ответила.

— Да, дорогой, ты прав, я люблю тебя. Мы — не разные полюса — душой нет. Но как же это странно и как пугает! Ты ведь понимаешь, правда, что я должна вести себя, как прилично человеку? К тому же… мужчины значат для меня больше, чем для тебя — суки.

— Конечно, — ответил пес, — у тебя своя жизнь, а у меня своя. Иногда они сходятся, иногда — сталкиваются с грохотом. Но духом мы всегда, всегда едины.