Василий Жеглов - Уговор дороже мира

Спустя пять минут он примчался обратно. Его лицо было пунцовым, а в глазах, как и у директора, плескался ужас. Он подбежал к картине, столь неуместно смотревшейся в непривычном фламандском окружении, и стал внимательно её изучать.

Через некоторое время он воскликнул:

— Но этого не может быть!

— Значит, я был прав, — устало произнёс Бизо. — Теперь в Лувре две "Золотых долины" и обе настоящие… Вы не могли ошибиться, профессор? — с надеждой спросил он.

Залевски рассеянно потёр виски:

— Можно, конечно, провести научно-техническую экспертизу, проверить холст, грунт, краски, но…

— Можете не продолжать, коллега! Я ничуть не сомневаюсь в вашей компетенции.

— Директор музея махнул рукой и схватился за голову. — Господи, за что? И как?

Вы представляете, даже камеры наблюдения ничего не успели зафиксировать! На одном кадре Тетриоли, а уже на следующем — Экристид. Это какое-то безумие!

— Тем не менее, необходимо срочно снять эти… — Залевски на мгновение споткнулся на слове, — …полотна с экспозиции.

— И Джоконду тоже? — всхлипнул Бизо.

— А что с Джокондой? — вытаращился Залевски.

— Их двенадцать! — глупо хихикнул директор. — Не одна, не две, а целых двенадцать!!! А вот в зале Данэ недостача! Ровно на одинадцать полотен! — Бизо вдруг захрипел и упал на колени.

— Врача! Позовите кто-нибудь врача! — во всю мочь закричал профессор.

Его крик многоголосым эхом пронёсся по тихим залам Лувра. По тем самым залам, где столетиями хранились раритеты, некоторые из которых, таковыми уже не являлись…

Утром, так и не дождавшись от мужа сколь-нибудь вразумительного объяснения его странного поведения, пани Залевски хлопнула дверью и отправилась по магазинам. В последний момент профессор услышал, как она отчитывает сына:

— Что значит — "Потерял!"? Где? Ты знаешь, сколько стоил этот набор? Сто шестьдесят франков! Я себе во всём отказываю — только бы у тебя была возможность учиться, а ты теряешь такие дорогие вещи! Нет будешь! Не смей спорить! Я сказала — не смей! Маме лучше знать! Это настоящая профессия — не то что у твоего отца!

Посмотри на дядю Юрека: всего два года как он окончил университет, а уже купил собственный дом! Не плачь! Мама тебя любит! Мама купит Яцеку новый набор и умный

Яцек выиграет школьную олимпиаду! Правда? Порадуешь мамочку? Ух ты, моя лапочка!

Держи десять франков и жди меня в игровом центре, я скоро приду.

Голоса удалились. Залевски перевернулся на другой бок и тупо уставился в противоположную стену. Он пытался думать о многих вещах, но у него ничего не получалось. В голове царил вакуум. Пустота! Ничто! Жизнь потеряла всякий смысл, и горше всего было осознавать, что весь этот смысл заключался в неповторимости четырёх полотен великого Экристида. Он знал их до мельчайших подробностей, до каждой царапинки, каждой трещинки. И вот оказалось, что всё это не более чем пшик. Оказывается, Экристида можно копировать! Экристида!!! Словно это не полотно величайшего художника, а помятая купюра, пропущенная через обычный ксерокс.

За спиной кто-то осторожно кашлянул. Залевски повернулся.

— Простите, я стучал, но вы не ответили, а времени очень мало, — извинился гость и без приглашения уселся в кресло.

— А, Лакруа… Опять вы, — равнодушно пробормотал профессор. — Ну что там новенького? Сколько шедевров мы еще потеряли?

— Потеряли? — француз вскочил на ноги. — В смысле, они уничтожены? Но этого не может быть! Этого просто не должно было произойти!

— Да, — согласился Залевски, — это не должно было произойти, но это произошло!

Оценив искренний ужас полицейского, профессор сразу и бесповоротно простил ему все неприятные эмоции, которые тот заставил его испытать прошлой ночью.

— У меня где-то был коньяк. — Профессор тяжело поднялся с кровати и подошёл к бару. — Помянем Экристида? — спросил он, передавая капитану бокал. — Как там говорилось? Плодитесь и размножайтесь?

— Размножайтесь! — с облегчением выдохнул Лакруа. — Так они просто размножились? Ну, слава богу! А я то подумал, что произошло непоправимое!

Залевски отшвырнул бокал и схватил француза за грудки.

— Идиот! Что вы в этом понимаете! Они уничтожены! Экристид должен быть один!

Не два, не три, а один! Это книгу можно издать стотысячным тиражом и ничего не случится, а картина — это раритет! Можете вы это осознать своей тупой башкой?

Лакруа без особых усилий освободился от захвата и мягко произнёс:

— Успокойтесь, профессор! Уверяю вас — всё поправимо. Я пришёл сюда именно для того, чтобы всё исправить. Ну, и ещё, чтобы извиниться.

— Я вас прощаю, — прорычал Залевски. — А теперь убирайтесь вон! — Он развернулся, указывая на дверь, и вдруг замер. — Как вы сказали? Всё можно исправить?

Француз мягко улыбнулся:

— Выслушайте меня, месье Залевски, прошу вас! Только предупреждаю, мой рассказ может вас шокировать.

— Поверьте, после того, что случилось, это невозможно! — горько усмехнулся

Залевски.

— И всё же, постарайтесь выслушать меня спокойно, — предупредил Лакруа, после чего шумно вздохнул. — Прежде всего, хочу сказать, что в некотором роде, я — ваш коллега. Да-да, не удивляйтесь! Я, как и вы — искусствовед, но только вы изучаете искусство одного мира, а я сотен и даже тысяч! Вы меня понимаете?

Профессор издал что-то похожее на хрюканье, подошёл к бару, налил себе полный бокал и залпом выпил.

— Я всегда подозревал, что некоторые полицейские свалились откуда-то с Марса или с Юпитера! Среди французов, я полагаю, вас не так много, а вот в Варшаве, не иначе, вся полиция поголовно состоит из пришельцев!

— Профессор, я не шучу! Вспомните, что произошло в музее! Я и в самом деле не из этого мира. Мой внешний облик — всего лишь скафандр или маска, если хотите, которую я на время одолжил у настоящего Лакруа.

— Вы его убили и съели?

— Что вы, — побледнел гость, — наша этика запрещает причинять вред разумным существам! Уверяю вас, Мишель Лакруа жив и здоров и в данный момент гуляет по городу с вашей женой!

Профессор молча налил себе ещё один бокал.

— Я что-то не то сказал? — заволновался Лакруа.

— Напротив, я уже начинаю верить в ваш высший разум, — кисло произнёс

Залевски и поспешил сменить тему. — Так что там по поводу искусства других миров?

— Моя работа состоит в том, чтобы собирать образцы инопланетного искусства и затем изучать их.

— Воруете! — философски заключил профессор.

— Нет, как можно! Я же говорил, наша этика…

— Тогда как?

Лакруа виновато поник.

— Делаем копию. Абсолютную копию, понимаете? На молекулярном уровне! Есть такой прибор, для вас проще называть его дубликатором. Оригинал остаётся в том мире, где был создан, а в нашем появляется его абсолютная копия.