Николай Железников - Голубой уголь

— У тебя, брат, жар и рана открылась. Должен лежать и не шевелиться.

Теперь не нужно было отрывать ни одного работоспособного человека для лазарета, и дело пошло еще быстрее.

В этот день одну из смежных пещер отремонтировали под комнату, значительно отличающуюся от первой как по размерам, так и по «архитектуре». Заполнив ледяными глыбами углубления в стенах, строители обтесали их почти на высоту человеческого роста.

— Дворцовый зал сказочного викинга, — хвастливо сказал Бураков. — Недостает лишь камина, в котором горел бы строевой лес и поджаривались на вертелах целые бычачьи туши.

— Да, свежую тушу заполучить бы не плохо. Скажем, медвежью иди хотя бы тюленью, — вздохнул Комлинский. — Может и раздобудем как-нибудь?..

Никто не отозвался. Разговоров на рискованную тему о пищевых продуктах избегали. Все понимали, что рассуждения об угрожающем через некоторое время голоде и бесполезны и даже вредны.

Ликвидировав жилищный кризис, Ковров и Комлинский направились к бассейну. По дороге они внимательно осматривали стены ледника и лед под ногами, в надежде найти хоть какие-нибудь указания на возможность выхода, но ничего утешительного они не замечали. Невидимое и не греющее солнце слабо освещало ледяное ущелье. Далекий, заманчиво недоступный верхний край стены нестерпимо блестел, как будто он был увешан непрерывной цепью сильных дуговых фонарей. Свет, отраженный от этого насыщенного блеском края ледника, проникал до самого дна ущелья. Временами у Комлинского создавалась полная иллюзия, что он идет в предвечерние сумерки по широкой улице большого города. Высокие стены многоэтажных домов облицованы мрамором и гранитом, Бесчисленные огоньки — блеск на поворотах и изгибах стен — до странности напоминали освещенные окна. За окнами должны быть люди Сотни тысяч, миллионы людей. Они живут своей обычной жизнью, ведут ежедневную работу, пользуются привычными, а потому и незаметными им многообразными жизненными удобствами и неудобствами большого города. Иллюзия была настолько полной, что у поворота Комлинский внезапно остановился, точно ожидая, что из-за угла выскочит трамваи или автомобиль. Вслед за этим он сконфуженно улыбнулся.

— Какая поразительная тишина. — произнес Ковров, шедший сзади, Комлинский вздрогнул. Он забыл, что Ковров идет с ним, и ему первое мгновение показалось, что кто-то произнес вслух его собственную мысль.

— Точно город в начале всеобщей забастовки: за стенами жизнь, а улицы уже мертвы, — отозвался Комлинский. — Тебе так не кажется?

Ковров прибавил шагу и, поравнявшись, пошел рядом.

— А ты, брат, не поддавайся фантазии. В наших условиях это опасно. Ну, скоро дойдем до бассейна?

— А вот, кажется, за этим поворотом.

Он завернул за угол, и, как и в первую разведку, оба зажмурились от солнечного света и нестерпимого блеска снега и льда.

— Хорошо, что мы «консервы» захватили, — сказал Ковров.

Жмурясь, они надели «консервы» — очки с темными стеклами — и тут увидели нечто поразительное, что сразу изменило их настроение. Ледяные дорожки, буквой «П» окаймлявшие воду, были почти сплошь покрыты темными блестящими телами тюленей. Механики остановились, как зачарованные.

Ледяные припаи были почти сплошь покрыты телами тюленей.

— Сколько здесь тонн жизни, нашей жизни! и работы! Ведь это все запасы энергии… — проговорил, наконец, Комлинский. — Но довольно поэзии, терять время зря не будем. Давай транспортируем часть энергии в кладовую. Говорят, это не так трудно. Возьмем ближнюю группу — она ни отлете, и остальное стадо едва ли заметит, если мы угоним ее. Там около двадцати тюленей, так ведь?.. Ты зайдешь слева, я — справа, и погоним потихоньку.

Тюлени не обращали никакого внимания на людей. Когда Ковров с Комлинским обошли намеченную группу и стали подгонять тюленей мотыгами, остальные не пошевельнулись даже, точно ничего особенного не произошло.

Потревоженные легкими толчками, тюлени пытались сперва уползти к воде, но удары мотыг заставили их повернуть обратно.

Сталкиваясь друг с другом, они тесным стадом продвигались вперед.

— Как будто улитки, — смеялся Комлинский. Действительно, двигающиеся тюлени издали напоминали гигантских улиток или гусениц. Во всяком случае двигались они как настоящие гусеницы. Они прижимались грудью ко льду, выгибались горбом, подтягивая вперед задний конец тела, и потом, упершись им в лед, распрямляли передний конец, выбрасывая его вперед.

В ледяной комнате во время отсутствия разведчиков успели приладил! одну дверь и уже примеряли вторую.

— Ну, вот, теперь ни одна пожарная комиссия не придерётся: из каждой комнаты по две двери наружу, — говорил Алфеев, помогая Деревяшкину укрепить дверную раму.

— А что же это наши механики запропали? Не случилось ли чего с ними. Больше трех часов ведь как ушли, — сказал Алфеев.

Бураков, привинчивавший петли к двери, поднял голову.

— Ну, что ж такого, — что три часа. Туда километра два. Час туда, час — назад, час…

— Да вот они идут! — перебил Алфеев, — Братцы! Смотрите, что это у них такое? Не пойму никак.

Все трое бросили работу.

— Лодку что ли нашли? — Сказал Деревяшкин, приставляя руку козырьком к глазам.

— Тоже придумает. Откуда еще лодка? — огрызнулся Алфеев, — Там, где вода, непременно и лодка должна быть?

— Идем навстречу, — предложил Бураков. — Что бы они не нашли, а толкать перед собой эту штуку верно нелегко…

Они побежали навстречу темной колыхавшейся массе, двигавшейся впереди Коврова и Комлинского.

— Эй! Что там у вас? — крикнул Деревяшкин.

— Э-го-го! — звонко ответил Комлинский. — Гостей ведем! Гостей!

Эхо подхватило его крик.

Появление механиков вызвало такой бурный восторг, что за несколько минут эхо в ущелье поработало, вероятно, больше, чем в течение нескольких столетий до этого. Однако восторженный прием нисколько не изменил печальной участи, ожидавшей «гостей». Туши их тут же начали свежевать. Так как никто не умел этого делать как следует, то провозились довольно долго. Несколько туш пришлось даже сложить в кладовую неразделанными.

В импровизированном лазарете было тревожно. Рюмин, как сиделка, выбыл из строя. Жуков и Осинский обессилели и впали в уныние. Закутанный в одеяло Марин настойчиво порывался освободиться и требовал «допустить его к управлению дирижаблем, так как иначе все погибнут». Степанов тоже бредил, бессвязно бормоча что-то непонятное; язык его не слушался, лицо горело и, накрытый несколькими одеялами, он все же трясся в ознобе.