Олег Корабельников - Двойная бездна

Недостающие звенья в истории отца обнажились перед Веселовым во всей их сложной простоте. Теперь ему стали ясны до конца причины гибели деда, и детдомовское детство отца, и тот странный эпизод на границе с Норвегией, и последняя записка отца в шаманском амулете… Факты встали на свои места, и сейчас он сам, Владимир Веселов, должен был сделать окончательный выбор.

— Почему ты раньше не нашла меня? — с укором спросил он Юлю, пока машина описывала круги по темным улицам. — Я бы не мучился сомнениями, я бы не дался им, когда был болен.

— Дался бы, — усмехнулась Юля. — Я не виню тебя, но у меня защита сильнее. Ты бы ничего не смог поделать. Рано или поздно нашли бы тебя и сняли матрицу. В любое время они могут пустить ее в ход.

— Для чего?

— Знала бы — сказала. Но явно не для игры в жмурки. Я ведь тоже знаю не все. Разве что какой-нибудь Наследник просветит тебя.

— Как они выглядят? Где они?

— Не задавай глупых вопросов. Обычные люди, быть может, живут или работают рядом с тобой. Но теперь они узнали, кто ты. Жди, непременно явятся.

— Опять ждать…

Его неприятно удивило это слово. Кто первый произнес его? Поливанов потом — Оленев, и вот сейчас — Юля. С самого начала этой странной истории ему предлагали выбор между двумя возможностями — ждать или действовать. Оборона или нападение. И получалось так, что кто-то, словно не дождавшись его хода, делал первым очередной шаг, каждый раз — непредсказуемый, и хочешь не хочешь, приходилось уступать инициативу и снова выжидать. Он вспомнил слова Оленева о поднятом занавесе, о спектакле, в котором и он должен играть свою роль, но какую, кем придуманную, для чего?.. И посетовал на слабость ума и бессилие воли, и на странную судьбу свою, выбранную не им…

— У меня был брат, — говорила Юля. — Мать берегла нас и ничего не рассказывала. Она была дочерью одного из нарушивших запрет. Когда мы подросли, она ушла из дома, как и твой отец. Увела от гнезда… Брат был нормальным земным человеком, он ничего не унаследовал от этих… Они просто отмахнулись от него. А я им слишком нужна, чтобы вот так п5бсто… Я ведь умею делать почти то же самое, что и они, чистокровные. Изменять-внешность, перемещаться во времени и в пространстве. И все же дела у них не так хороши, если теперь не брезгуют и четвертинкой своей крови. Нас обложили со всех сторон, Володя, окружили красными флажками, вот-вот начнут отстрел. Нас одно спасает — мы им нужны. Возможно, не только я, но и ты обладаешь ценной для них долей наследственности.

— Что за термины, — поморщился Веселов. — Из области селекции. Мы же люди…

— Люди? Мы с тобой? Выродки мы, бастарды, Вова. Незаконнорожденные, ублюдки.

— Это же расизм! Это не наша вина!

— Конечно, расизм. Кто бы с тобой спорил? Но разве его упразднишь декретом, законом, лозунгом? Он же в крови, Володя! Чужое пугает. Чужой язык, чужая история, чужая психология, непривычная внешность, одежда, обычай. Легче оттолкнуть, чем понять. Объявить мерой всех вещей свое собственное легко и удобно. А все, что не вписывается — отринуть. Это же идет с каменного века. Каждое племя называло себя настоящими людьми, а всех остальных брезгливо нарекало варварами, дикарями, животными. Отсюда один шаг до идеи избранничества своего племени, единственного, неповторимого, возлюбленного всемогущим богом. Самая истинная религия, единственно верное учение, самый естественный цвет кожи, самая прекрасная форма носа… Не мудрено, что когда один народ спесиво объявляет себя избранным и самым лучшим, это начинает раздражать соседей. Жаловаться на синяки потом глупо. Что посеял, то и пожал.

— Но Безымянные считают себя самыми лучшими во всей Вселенной! Откуда такая уверенность?

— Все то же самое. Гипербола наших мелких страстей, доведенная до вселенского масштаба… А ведь все очень просто. Достаточно понять, что нет своего и чужого, есть наше, общее, только очень большое, многоликое, его не охватишь сразу, для этого нужны работа ума, напряжение чувства. Любовь нужна, а не ненависть. Простые, вечные истины, Володя. Все, рожденное на Земле, — родственно. И если Вселенная родилась из Космического Яйца, то корень — один, и все бесчисленные миры — лишь ветви, связанные единством и родством… Мы все ждем пришельцев с голубых звезд, а у себя дома не можем найти общий язык с соседом. Грустно и смешно.

— Но такие, как мы с тобой, должны быть чужими для всех…

— Чужими мы станем, когда примем идею ненависти, когда сочтем себя избранными, когда объявим свои врожденные свойства ступенькой вверх на пути эволюции, а всех остальных, не умеющих делать это, — варварами и дикарями. Ты считаешь себя лучше других?

— Никогда! — искренне сказал Веселов.

Я тоже, — просто сказала Юля.

И поправила волосы, выбившиеся из-под шапки, и мельком взглянула в зеркальце, и улыбнулась устало. Простая, земная девушка…

— Ведьма, — с усмешкой сказала она, словно прочитав его мысли. — В старые недобрые времена меня бы сожгли.

— Это твоя настоящая внешность?

— Эта? О да! Нравлюсь?

— Нравишься.

— Голос крови, а? — она рассмеялась. И в самом деле — бесовские огоньки заплясали в ее глазах.

— Ты это брось, — сказал Веселов. — Не искушай без нужды. Послушай, ты ведь умеешь передвигаться во времени. Это правда? Тогда… Ты знаешь будущее? Что нас ждет?

— Многое! — и снова засмеялась.

Помолчала и добавила серьезно:

— Все очень сложно. Вариантов будущего очень много. Пойдешь налево — родится одна реальность, свернешь направо— совсем другая.

Была уже ночь, и машина, колесившая по темному городу, остановилась.

— Приехали, — сказала Юля, не глядя в окно. — Запомни, нас пока мало, — она кивнула в сторону водителя, сверкнувшего золотой улыбкой. — Ожидается большая драка. Ты готов?

— Всегда! — рявкнул Веселов, по-клоунски напрягая бицепсы и переходя в боксерскую стойку.

— Шут гороховый, — вздохнула Юля. — Ладно, ступай. Мы встретимся. Возможно, что ждать осталось недолго.

— Ох и всыпят мне! — покачал головой Веселов, комкая мокрый халат. — Всю больницу обыскали, наверное. Сколько же я пропадал?

— И двух минут не прошло, Вова. Я ведь кое-что умею.

— Расхвасталась, — пробурчал Веселов, выходя из машины. — Все-то она умеет, а мне расхлебывать…

Он обернулся, чтобы махнуть рукой на прощанье, и тут его покачнуло, сдавило виски, бесплотной тяжестью налилась грудь, он невольно закрыл глаза, развел руки, ища опоры и… упал во что-то мягкое и упругое. Огляделся и увидел, что сидит в своем кресле, в ординаторской, никого нет, за окном — мутный закат, и на часах еще вечер… Зазвонил телефон.

— Это я! — сказал он невпопад в трубку.

— А это я, — узнал он голос Юли. — Убедился? Еще две минуты до того, как тебя вызовут в инфекционный корпус. Но уже не вызовут. Будь осторожен. Теперь ты знаешь больше. За это нужно платить…