Олег Корабельников - Двойная бездна

«Гемофилия, — тут же подумал Чумаков. — Это неизлечимо».

— Я рад, что у вас есть сын. Я люблю пацанов. Нет неизлечимых болезней, есть нерадивые доктора.

Мальчик лет десяти лежал на животе посреди комнаты, смотрел телевизор, читал книгу, пил лимонад из запотевшей бутылки — все это одновременно. К тому же он не забывал болтать ногами, дразнить котенка и почесывать черноволосую голову.

«Совсем как мой сынишка, — нежно подумал Чумаков. — Такой же юный оболтус».

— Айдар, — сказала Валентина, — у нас гость. Познакомься, это — Василий Никитич. Он поживет у нас. Ты не против?

— А он волокет в голубях? — спросил Айдар, хитро щурясь на Чумакова.

— Еще бы! — уверенно соврал Чумаков. — С детства гонял по крышам.

— Тогда мы поладим, — сказал мальчик и отвернулся.

— Не сердитесь на него, — шепнула Валентина, — он души не чает в зверях и птицах.

Она провела Чумакова в маленькую комнату, где стояла узкая койка, у окна — письменный стол и мягкое кресло, книжный шкаф, на стене висела карта республики.

— Это здесь, — сказал Чумаков, ткнув пальцем в маленькую точку у голубого пятна озера.

— Будете жить в этой комнате. Второй месяц нет дождей. По ночам душно. Вы не отчаивайтесь. Поначалу мне тоже было тяжело. Ведь я не местная, а сейчас привыкла. Мне здесь нравится.

Потом был старательно и любовно приготовленный ужин. Чумаков давно отвык от вкусной домашней еды, от красивой посуды, накрахмаленных салфеток в вазочке — ни первая, ни вторая жена не баловали его домашним уютом. Из своей спартанской жизни он вдруг окунулся в спокойный, размеренный домашний быт, его разморило от сытой пищи, хорошего вина, духоты, он вышел в сад, — закурил, вглядываясь в быстро надвигающуюся темень южной ночи, где-то рядом плескалось озеро, сдержанно гудел завод, незнакомая птица мягко прошелестела крыльями.

«Ну и занесло меня, — улыбнулся про себя Чумаков. — Совсем другая жизнь… А что, может быть, и останусь здесь навсегда. Привыкну, освоюсь, забуду Галю. Свежие персики по утрам, теплое озеро, добрая умная женщина, славный сынишка. Буду гонять голубей, ловить рыбу, а работу найду всегда…»

Валентина пожелала ему спокойной ночи и ушла в другую комнату. Он лежал на белейшей простыне, смотрел в потолок и раздумывал вот над чем: ждет она его или нет? Встать, пройти крадучись в ее комнату, осторожно присесть на краешек кровати и дотронуться до плеча… А если она обидится и прогонит его? А если наоборот — не спит и ждет от него первого шага? Он прикидывал про себя так и эдак, пока не разозлился.

«Мужик я или не мужик? Ведь не ей же первой приходить?»

Тогда он встал и, морщась от звука скрипучих половиц, открыл дверь в ее спальню.

Было темно и тихо. Он не знал, где находится ее кровать, и поэтому сказал шепотом:

— Валя, это я.

Щелкнул выключатель, загорелся ночник, Валентина приподняла голову и спокойно смотрела, как Чумаков подходит к ней и садится у изголовья.

— Пока не надо, — сказала она, — хорошо? Мы должны привыкнуть друг к другу.

— Хорошо, — облегченно улыбнулся Чумаков. — Не спится на новом месте. Давайте на «ты». Так легче.

— Ага, — сказала она, — легче.

Наутро они пошли к озеру. Пустыня подступала к берегам, среди песка росли кустики дурнишника с крупными колючками, на которые не стоило ступать ногой. Дорогу перебегали ящерицы, их маленькие змеиные тела приподнимались над землей, и казалось, что они бежали на цыпочках, чуть ли не на пуантах. Озеро походило на море; пляж изрыт стадами; песчаное дно; можно идти и идти от берега, а теплая вода лишь по грудь. Айдар плескался в озере, а они лежали рядом на горячем песке и перебрасывались короткими фразами. Чувство скованности не покидало Чумакова, он пытался шутить, но получалось натянуто и не смешно. Валентина тоже отмалчивалась, и Чумаков с грустью думал, что предыдущий опыт не научил его ничему, и что ни говори — каждый раз приходится начинать заново, искать свой путь к чужому человеку.

Персики смялись с боков, их желто-розовые тела покрылись коричневыми сладкими пятнами, песчинки утопали в зернистой мякоти арбуза.

Необязательные слова, иллюзия общения, тоска одиночества вдвоем.

Айдар выслеживал лягушек, пытался ловить их руками, но каждый раз они успевали вовремя нырнуть и затаиться в подводной чаще. Чумаков вызвался помочь ему. Через полчаса шумной возни ему удалось схватить скользкую, большую лягушку. Она глухо верещала в руках, выпячивала пустые рыбьи глаза. Айдар радостно приплясывал рядом и смотрел на Чумакова с восхищением.

Казалось, что барьер, разделявший Чумакова и Валентину, дрогнул, когда она всего на секунду взглянула на него с такой нежностью, что легкий озноб пробежал по коже. Озноб предчувствия возможного счастья…

Потом они были вместе до конца отпуска Чумакова. Вместе, но все же порознь. Даже если очень близко друг к другу — все равно на расстоянии. Быть может, оттого, что Чумаков, как ни пытался, не мог забыть Галю, а Валентину полюбить не сумел.

Лежа на песке под пустынным солнцем, прислушиваясь к ее дыханию, он вычислял траекторию их возможного будущего, и она неизменно заводила в тупик, к распаду и охлаждению, к нарастающему раздражению и недовольству, к утренней молчаливости и вечерним ссорам — ко всему тому, что приведет к разрыву. Тягостному и болезненному.

«Ты трусишь, — сказала ему совесть, — ты опять пасуешь перед трудностями. Больной мальчик, одинокая несчастная женщина, чужой город. Ты боишься начать жить сначала, ты — тряпка, а не мужчина».

«Я заболел ностальгией, — сказал он совести, — но я обязательно вернусь. Только съезжу домой, устрою дела и приеду».

«Врешь, — вздохнула совесть, — ты опять врешь».

Расставание было нелегким.

— Не получилось, — сказала Валентина и виновато улыбнулась. — Ты не сердишься на меня?

— На тебя? Господи, о чем ты говоришь? Я просто должен уехать в свой город. Я вернусь.

— Я буду ждать, — сказала она. — Если не приедешь, я не упрекну тебя даже в мыслях. Но возвращайся. Я все пойму и прощу. Айдар очень привязался к тебе.

— Да, — сказал Чумаков. — Мальчику нужен отец… Я напишу.

Он не написал ни одного письма. Валентина тоже молчала. Чумаков снова окунулся в свою прежнюю жизнь. Вернулась Галя, красивая и посвежевшая, он снова любил, был любим и все реже вспоминал о далеком южном городке на краю пустыни, о мохноногих голубях, воркующих на чердаке маленького дома, о Валентине и ее сынишке…

— Ну и жизнь, — сказал Чумаков, придавленный к окну утреннего автобуса, — и вот так каждый день. Пора менять работу, чертовски устаю от дороги.

— Обменяй квартиру, — посоветовал Оленев. — Желающие найдутся.