Михаил Успенский - Три холма, охраняющие край света

- Ну, достаточно! - воскликнул сеньор Давила. - Надоело мне каждый раз перед этой сукиной дочкой унижаться! Довольно ей и над вами глумиться, сеньора Верита! Жандарм жандарма не обидит, как-нибудь разберутся тут с нами!

Кум Понсиано поднялся, и оказалось, что был он страшен - даже капли пота на лысине, отражавшие приглушённый огонь светильников-фаллосов, горели зловеще, не говоря уже о чёрных каталонских очах.

Никелированная стойка порновизора крякнула и оторвалась от пола.

Женщина-мент тоже вскочила, направив в грудь пленника своё оружие. - Убью, нерусь!

Вера Игнатьевна, которую наручники заставили подскочить, завизжала: - Дура! Опомнись!

Но освобождённый кум Понсиано уже бесстрашно шёл навстречу возможной гибели, вытянув вперёд лапы. Ствол упёрся в широкую волосатую грудь.

- Мне терять нечего! - заверещала Анжела. - Я за свою любовь сдохну - и не пожалею!

Вера Игнатьевна безуспешно соображала, что же ей-то делать, и не заметила, как сеньор Давила от всей деревенской душеньки врезал озверевшей тётке промеж глаз - как врезал бы любой каталонский мужик любой каталонской бабе в подобных условиях.

Вере Игнатьевне померещился выстрел, и она сомлела.

- …Да нет, Верита, это я вашу стойку сгоряча рванул, - объяснял кум Понсиано. - Не выстрелила она, прав оказался Грязный Энрике…

- К-какой Энрике? - очумело спросила бедняжка.

- Грязный! Клинт Иствуд! Он сказал, что женщины всегда забывают снять оружие с предохранителя. Думал - киношные понты. Оказалось - правда!

- Господи! Дурачок! Она же могла тебя убить!

Вера Игнатьевна бросилась к нему на грудь и зарыдала.

- Ну всё, всё, - утешал её кабальеро. - Не хватало ещё, чтобы меня застрелила бешеная русская баба! Представляю, что сказал бы дед Балагер на поминках! Уж он бы поплясал на моих косточках… Уймись, Верита! Живой я, живой!

Не сразу сеньора Попова вспомнила о давней врагине: - Эта… Что с ней? Да она мёртвая!

- Не мертвей того монгола на трассе. Реакции, правда, никакой. Вот если бы она не порола горячку, а выскочила наружу, включила соображаловку, тогда бы… М-да…

- Контрольный выстрел! - потребовала, раздувая ноздри, заслуженный работник просвещения и наставник юношества.

- Обойдётся, - сказал кум Понсиано, вылез из салона, обошёл осточертевший лимузин и уселся в кресло водителя.

Вера Игнатьевна не хотела оставлять Анжелу Петровну в тылу - вдруг очухается и начнёт вредить?

- Не начнёт, - сказал сеньор Давила. - Дай-ка его сюда.

Он взял пистолет, выщелкал патроны в траву возле колёс и зашвырнул оружие подальше во тьму.

- Торопиться надо, - сказала боевая сподвижница. - У нас летние ночи короткие, а бушменчик ведь и при свете кое-что может. Жалко оставлять ребёнка под тлетворным влиянием, но делать-то нечего. Куда ехать - помнишь?

- Разберёмся, - сказал кум. - Нам бы до шоссе. Там бросим наконец колымагу эту проклятую, запах этот… До смерти помнить буду… А пока по своим следам… Смотри - бензина мало, а не должно бы вообще остаться. Но мы не волшебники.

- Правильно, Паня. Мы только учимся. А с Анжелкой мы вот что сделаем… - сказала Верита, поправляя перед водительским зеркальцем изрядно помятую шляпку из английской соломки. Но до шоссе они не добрались.

Только когда Лидочка Туркова соизволила пробудиться, привести себя в божеский вид и спуститься вниз, она кое-как растолкала Терри. Он, смущаясь, поднялся и натянул джинсы. Его наспанное место на оттоманке немедленно занял Чуня: пост сдал - пост принял.

- Дядька ушёл, - определила Леди. - При нём он всё-таки ведёт себя не так нахально. Чуня, покажи, как крыска делает?

Чуня поднял морду и вроде как улыбнулся, потом издал задушенный хрип. - Молодец! Помнит! Куда же эсквайра унесло?

- Я ничего не слышал, - признался герцог и покраснел. - Конечно! Ты же не сторож Дядьке моему.

Дядька обнаружился на дворе в летней кухне. Он сидел на табурете и раскачивался, обхватив седую стриженую голову. На плите в громадной чугунной сковороде обугливалось что-то недавно вкусное. Дядька старательно, но почти беззвучно выводил:

- Вот тебе и каторжная экзотика, - вздохнула Леди. - Сорвался всё-таки! Не мог потерпеть!

На столе перед Турковым стояла огромная витринная бутыль «Клонтарфа», но сколько в ней осталось, скрывало тёмное стекло. Рядом валялся на газете среди рыбьей чешуи истерзанный портплед. Тут же разложено было и его содержимое - нарочито скромный сенлорановский несессер сафьяновой кожи, пачки денег, нестираные носки, какие-то документы, свежий номер «Эсквайра».

- Интересуется, пень старый! - злобно сказала Леди. - Сергей Иванович! У тебя совесть есть?

Старый пень поднял повинную голову, поглядел воистину заплаканными выцветшими глазами и нараспев ответил:

- Вот так всю жизнь! Ни семьи, ни детей, ни карьеры! Его вот такого же светлого приносили докторскую защищать… Интересно, где он эту суму перемётную подобрал, - сказала Леди герцогу. - Вещь дорогая, а выглядит, как рюкзак заслуженного туриста или геолога… Впрочем, Сергей Иванович у нас и под машиной в карденовской тройке от кутюр лежал и масло менял… Сергей Иванович, ты хоть помнишь, кто я тебе? Сергей Иванович оскорбился. - Помню, - уверенно икнул он.

- И кто?

- А Нина Зырянова с фермы! - весело сказал Дядька и как бы оттолкнулся от земли воображаемыми лыжными палками.

Но Теренс Фицморис не глядел ни на Леди, ни на загулявшего хозяина. Он бросился к портпледу, перевернул его и уставился на золотой знак.

- Этого не может быть, - сказал он. - Простите, я должен позвонить герцогине-матери.

- Вот видишь, горюшко ты наше - даже гостю тошно стало, маму зовёт! - продолжала Леди. - Что он теперь о нас подумает? Свою личную жизнь разрушил, теперь мою хочешь? И ведь всегда в самый неподходящий момент! Отец рассказывал, что ты на его свадьбе учудил! Вот вызову сейчас алкобригаду, поставят тебе капель ницу… И клизму семиведёрную - от меня лично! Только-только племянница прославиться собиралась - и гуленьки! Ты же на меня водительскую доверенность так и не оформил? По глазам бесстыжим вижу, что нет. Я что - пешком в город пойду?

Дядька хватал воздух и мучительно искал слова оправдания.