Александр Казанцев - Донкихоты Вселенной. Роман 2-х книгах

Когда процессия дам-визитерш вернулась, заняв свои места за столом, девица де Триель прошептала на ухо королю:

— Единственный раз в жизни я счастлива, оказавшись неправой! Скорее, умоляю вас, мой возлюбленный король, пригласите своего маршала Надежанну к столу. Закон не распространяется на нее!

Кардий VII растерянно озирался, отыскивая глазами своего «царственного брата».

А тот уже совещался с папийцем св. Двора, после чего подошел к королю.

— Ваше всевластие! Посланец св. Двора считает, что Дева-воительница не может быть лишена его пастырской заботы, поскольку не выяснено, откуда она прилетела по воздуху: с неба или из ада, поддержав отлученного от церкви злодея.

— Но… — пробормотал Кардий VII. Однако герцог властно прервал его.

— Осмелюсь напомнить вам, ваше всевластие, пункт мирного договора. По нему так называемая Дева, летавшая по воздуху, подобно нечистой силе, передается для заботы о ней слугам Святой Службы увещевания. А против нее ни вы, ни я, истые приверженцы святой папийской, крепкой, как скала, веры, ничего поделать не можем, — и он снисходительно улыбнулся королю, который обрел корону, но не смелость использовать власть для освобождения Надежанны, уже сыгравшей свою роль.

— Да поможет ей всевышний, — вздохнул король, осеняя себя символом папийской веры.

— Или силы, пославшие ее, — добавил герцог. — Не нам, царственный мой брат, заботиться об этом, когда стол ломится от яств и вина.

Только в безлунные дождливые недели осени бывают такие непроглядные ночи, как в этот раз в Ремле.

Две темные, закутанные в плащи женские фигуры, неразличимые на фоне черных стен замка, пробирались к подножию его тюремной башни на берегу Сонмы.

Ноги скользили по мокрым от накрапывающего дождя камням.

— Осторожнее, госпожа де Триель, здесь придется спуститься к самой воде, — слышался из-под капюшона высокий голосок впереди идущей.

Казалось странным, что каменистый берег, сливающийся с основанием башни, покрыт кустарником.

Но стволы растений жадно проросли сквозь трещины в камне и так распустили ветви, что позволили скрыть под ними лодку.

Обе фигурки, балансируя на ходу руками, перебрались в суденышко, закачавшееся под их ногами.

Первая из них села на весла, предусмотрительно обвязанные тряпками, и лодка бесшумно отчалила от башни.

Почти рядом прозвучал голос часового, невнятно окликнувшего на тритцанском языке не людей в лодке, а своего собрата, ближнего стража.

— Мнят себя здесь хозяевами, — зло прошептала девица де Триель.

— Хозяева, зажатые в тиски осады! Моя госпожа, им трудно позавидовать.

— Это правда, — согласилась Лилия де Триель, опуская концы пальцев в воду. — А вода холодная, — прошептала она.

На другом берегу их ждали. Сильные руки ухватились за веревку и вытащили лодку на низкий берег.

Сидевшая на веслах слишком проворно для дамы выскочила первой и протянула руку спутнице, которая старалась возможно изящнее сойти на песок.

— Теперь пожалуйте за мной, — сказал встречавший мужчина, чья борода сливалась с темнотой ночи, в которой люди растворялись, как тени в овраге. — Господин рыцарь ждет вас в рыбацкой хижине. Конечно, это не нарядный павильон для свиданий в графском парке, но по крайней мере нет посторонних ушей и дождь не накрапывает.

— Ах, этот дождь! Я боюсь, он испортит мне прическу, — жеманно произнесла Лилия де Триель.

— Надвиньте капюшон на глаза, хотя они не менее прически делают дам прекрасными.

— Вы учтивы как рыцарь, любезнейший.

— Увы, я только в числе его соратников.

— А кто из соратников? — заинтересовалась де Триель.

— Гневий, моя госпожа, — пояснила ей спутница. — Это разбойник Гневий Народный.

— О, всевышний! Я так страшусь разбойников! — в притворном ужасе воскликнула любимица короля.

— Не стоит их бояться, если они берут вас под защиту, — успокоил даму Гневий, вводя спутницу в убогую хижину, где их ждал, подпирая потолок своей длинной фигурой в серебряных доспехах, рыцарь О Кихотий.

— Рад приветствовать вас, прекрасные дамы, — встретил он прибывших, — надеюсь, прогулка была приятной?

— Если не считать струек воды, льющихся за ворот столь неудобного дамского платья, от которого так приятно освободиться, — с этими словами оруженосец рыцаря Санчо Пансий стянул с себя костюм придворной фрейлины, надетый им на камзол, и облегченно вздохнул, словно освободился от лат, а не от легкого дворцового наряда. — О, если бы вы знали, патрон, как эти тритцанские вельможи липли ко мне, словно я был вымазан медом.

— Вид у тебя был сладкий, можно их понять, — вставил Гневий.

— Он удивительно женствен. Я бы взяла его в сестренки, — произнесла Лилия де Триель.

— О сестрах еще поговорим, — непонятно пообещал О Кихотий.

— Во всяком случае, я душевно благодарна ему за свидание с вами, рыцарь О Кихотий.

— Что касается меня, госпожа де Триель, то я рассчитывал на встречу с будущей королевой Френдляндии.

— Вы больно жалите своей шуткой, рыцарь. Пристало ли вам так говорить с дамой?

— Я просто имею в виду, что вам чужды дворцовые интриги, а я прямодушен, тем более когда говорю о том, что принадлежит вам по праву.

— Я ненавижу интриганов, ибо корона несовместима с интригой.

— Как приятно слышать из столь прелестных уст столь мудрые слова. Значит, я не ошибся, предлагая свою помощь, правда, рассчитывая и на вашу.

— Какой же вы большой! Вот это мужчина! С вами не страшно! — сказала девица де Триель, приблизившись к рыцарю и запрокидывая голову, чтобы посмотреть ему в лицо.

— На ваше бесстрашие я и рассчитывал.

— Тогда говорите, прошу вас, говорите.

Никита наклонился к ней, чтобы продолжать беседу вполголоса, подумав при этом, что Лилия одного роста с его Надей.

Ночью в каменную спальню-клетку, где томилась Надя, через скрипучую дверь вошел папиец св. Двора в алой мантии и остановился на пороге, опустив глаза и молитвенно сложив руки.

Надежанна вскочила с каменного ложа и выпрямилась во весь свой маленький рост, словно готовясь к бою в своих серебряных доспехах.

Папиец низко поклонился и пропел сладким голосом:

— Слуга Святой Службы увещевания, приближенный к Великопастырю всех времен и народов, Великому папию И Скалию, недостойный монах Кашоний счел за особую честь для себя навестить тяжкую грешницу, скрытую от всевышнего под именем Надежанны.

— Чем она может служить столь высокому духовному лицу? — с вызовом спросила Надежанна, хотя сердце в ней тревожно забилось.

— Только полным откровением, дочь сумерек. Ваша вина перед святой, твердой, как скала, верой видна без доказательств — это ваш мужской рыцарский наряд, за ношение которого женщина карается смертной казнью, — почти ласково произнеся последние слова, закончил он.