Юлий Буркин - Цветы на нашем пепле. Звездный табор, серебряный клинок

— Все нормально, — пожал он плечами. — Как объявлять-то тебя, кретин?

— Квентин-Лесник, — отозвался тот. И добавил, хотя это было и очевидно: Бой традиционный, плоский.

— Так уж понятно, — хмыкнул рефери, затем поднял руку, а комментатор, как и все в зале, слышавший их обмен репликами, объявил:

— Квентин-Лесник против государя Рюрика Четвертого! Беспрецедентно!

Квентин глянул на Рюрика. Выражение лица у того было такое, словно он был приятно удивлен.

— Значит, ты — тот самый лесник? — сказал Рюрик, принимая стойку.

Гонг прозвенел, и поединок начался.

Под свист и улюлюканье Квентин сделал несколько ложных выпадов, но Рюрик не купился ни на один и играючи все их отразил. Он ушел в глухую защиту, то ли изучая и оценивая нежданного противника, то ли решая некую этическую проблему и не очень торопясь начать сражение всерьез.

— Откуда ты взялся? — спросил он наконец, когда они, сцепившись эфесами после очередного неудачного, а на самом деле ложного выпада Квентина, встали лицом к лицу. — Кто тебя вытащил?

Квентин молча вышел из захвата и наконец сделал настоящий выпад. Его рапира, казалось, шла точно в сердце противнику, он даже хотел было уже нажать на полоску рукояти, чтобы освободить клинок от светящегося защитного шарика… Но Рюрик сделал какое-то неуловимое движение, словно бы перетек чуть в сторону. И рапира Квентина прошла мимо, а сам он не устоял на ногах и удержал равновесие, только припав на одно колено.

— Странные вы существа, люди, — усмехнулся Рюрик. — Бестолковые и нудные. Зачем ты сюда вылез, щенок?

Квентин подумал о том, сколь действительно велико презрение Рюрика к своим подданным, если он, не стесняясь, ведет такие речи, зная, что каждое его слово слышит многотысячный зал. Или он уверен в том, что истинный их смысл все равно останется неясен непосвященному?

Но вопрос Рюрика требовал ответа.

— Мстить, — отозвался Квентин.

— Мстить? — усмехнулся Рюрик и провел левый боковой. Но Квентин отразил его. — Что ж это за месть? Даже если бы это были не спортивные рапиры, а боевые бластеры, ты не причинил бы мне ни малейшего вреда, ты же знаешь…

Во время этой тирады противники обменялись несколькими вялыми выпадами, кружась по рингу.

— Знаю, — процедил Квентин.

— Ну, а если бы все-таки случилось чудо… Разве что-то можно было бы вернуть твоей победой? — Рюрик спрашивал с неподдельным любопытством.

— Честь, — отозвался Квентин, ощущая, что его душу наполняет отчаяние.

— Ах, честь?! — глумливо хохотнул Рюрик. — Что ж, до конца поединка осталась минута. Сейчас я докажу тебе, что и волки бывают благородными. Если это что-то для тебя значит…

Он опустил рапиру, полностью раскрывшись.

— Бей, — сказал он.

Квентин с клинком, нацеленным Рюрику в живот, замер на месте. «Мерзавец, подумал он. — Разве такой победой можно вернуть себе честь?..» Но тут же очнулся: «Какая честь?!! Он здесь не ради какой-то дурацкой чести!!!»

В следующие несколько мгновений уместилось очень многое.

Вместо воплей комментатора под сводами зала разнесся крик дядюшки Сэма: «Рюрик! Тебе конец! Посмотри сюда: со мной — Романов!» Это и был его «отвлекающий маневр». И Рюрик в самом деле повернул голову к площадке комментатора, с которой вниз уже устремились по воздуху две фигуры — дядюшки и златокудрого мальчика в белоснежной рубашке.

И в это же самое время Квентин подумал: «Этот идиот все испортил! Сейчас Рюрик поймет, что я не так глуп, как он думал, он поймет, что мне помог дядюшка, а значит, дело не в какой-то мифической чести… Что клинок у меня серебряный! И он легко защитится…»

И Рюрик в самом деле все понял.

Но Квентин уже повернул большим пальцем полоску рукояти, и светящийся шарик уже соскочил с острия, и Квентин уже совершил отработанный заранее прием: одновременно с выпадом, воспользовавшись гравитатом, взметнул тело вверх, и бил не прямо, а сверху… Прием запрещенный, ведь это был «плоский» бой. И Рюрик никак не мог этого ожидать. Потому, когда он, возвращая взгляд на Квентина, машинально парировал его удар, он промахнулся. И серебряный клинок вошел в его плоть.

Все это произошло словно в замедленной съемке… Но тут же время снова пустилось вскачь. Из раны в животе Рюрика, нанесенной серебряным клинком, вырвался сноп искр. Рюрик взвыл и, корчась, взметнулся в воздух. С телом его происходила метаморфоза. Серо-коричневый костюм, лопнув, соскользнул вниз и упал на пол вместе со шпагой и треснувшим шлемом.

В гигантском зале наступила гробовая тишина, и только мертвящий душу волчий вой и жалобные поскуливания, исходившие от кувыркающегося в воздухе мохнатого дымящегося тела, нарушали ее.

Происходящее было так необычно и непонятно, что царские охранники не стреляли… Все, кроме одного, инстинкт телохранителя у которого оказался сильнее всех прочих чувств.

Луч бластера ударил Квентину в спину. Но это был уже не Квентин. Враг был повержен, программа выполнена. Квентин, счастливый своей победой и отмщением, ушел в небытие…

ЭТО БЫЛ Я.

Я — Роман Безуглов. Бывший студент-филолог, джузатаман джипси, претендент на российский трон…

Боль сожгла мне позвоночник, и я рухнул на пол. Я умирал, я чувствовал это. Но я видел, как рядом со мной дымящейся бесформенной кучей упало то, что было когда-то Рюриком.

Я видел дядюшку и Ромку, подлетающих ко мне. Я слышал дядюшкин крик: «Скорее! На помощь! Санитары, врачи, черт бы вас побрал, где вы есть! Человек ранен!!!»

Я видел лица ошеломленных зрителей. Однако сознание мое начинало гаснуть и раздваиваться. Одновременно с реальной картиной я грезил тем, что я как будто бы нахожусь сейчас в автомобиле, что я попал в аварию и вижу через лобовое стекло в салонах машин перекошенные испугом лица людей, некоторые уже успели расквасить носы и лбы, а на лице девушки, вцепившейся в руль новенького белого Седана, я заметил оскал упоительного азарта…

То ли память вытаскивала все это из моего подсознания, из тех времен, когда я чуть не погиб, то ли душа не желала умирать дважды и совместила две моих смерти воедино…

Но видение это длилось лишь миг и тут же растаяло. В сознание меня привел возбужденный шепот безжалостно трясшего меня за плечо дядюшки Сэма:

— Государь! Ради всего святого, очнитесь! Мы спасем вас, но на всякий случай, если окажется слишком поздно, долг велит вам…

Я понял, чего он хочет от меня. И он был прав. Но даже не столько чувство долга, сколько желание, чтобы он оставил меня в покое, заставило меня говорить.

— Я отрекаюсь от трона, — прохрипел я, — в пользу сына Романа… — И подумал об Аджуяр: «Старая карга. Накаркала. Так все и вышло…»

Я слышал Ромкин плач и чувствовал, что мое тело, превратившееся в сплошной сгусток боли, поднимают и несут куда-то…