Юлий Буркин - Цветы на нашем пепле. Звездный табор, серебряный клинок

Ливьен огляделась, но никого не увидела.

Раздался упругий свист, и еще две стрелы угодили в цель: одна — рядом с первой, другая застряла в кончике кошачьего уха, пробив его насквозь.

Кот обиженно мявкнул и, потеряв всякий интерес к Ливьен, грациозными прыжками умчался в чащу. Но облегченно вздохнуть она не успела. Слетая с травянистых листьев папоротника, к ней высыпало не меньше двух десятков вооруженных луками диких бабочек-ураний. Все они были самцами. Их одежду составляли лишь набедренные повязки из свежих цветочных лепестков, тела были покрыты черными и фиолетовыми разводами боевой раскраски.

Сложив крылья и бесшумно, как водомеры по озерной глади, скользя по мху, они окружили Ливьен.

Обессиленная, она сумела подняться только на колени и стала поспешно поправлять одежду. Но это не очень-то удавалось ей: ударяя, кот зацепил когтями воротник форменной шелковой блузы, и все ее левое плечо было теперь оголено, а вместе с ним наружу стремилась и маленькая упругая грудь.

Все так же беззвучно кольцо дикарей, убедившихся, что цивилизованная самка безоружна, подтянулось к центру, и множество рук и спереди, и сзади принялись ощупывать ее, стягивать с нее лохмотья. Глаза самцов горели вожделением, а лепестки их набедренных повязок не скрывали эрекции.

Душевных и физических сил Ливьен хватило лишь на то, чтобы, стоя на коленях и обхватив себя за плечи, дергаться и не позволять дикарям касаться груди.

Еще не успели на ее лице высохнуть слезы отчаяния, вызванные издевательством кота, как хлынули новые — слезы унижения и страха перед насилием. Но мало-помалу ее душу стала наполнять ярость.

«Грязные похотливые тараканы», — прошептала она. И придумать ругательство обиднее было, пожалуй, трудно: регулярные наплывы тараканьего племени — бич Города маака. Непрошеные гости не кусались, не являлись разносчиками инфекций и не были слишком уж прожорливы. Но они были ПРОТИВНЫ. Противны, огромны и ужасно плодовиты. Еще вчера твое гнездо принадлежало только тебе, и вдруг за одну ночь его оккупировала толпа невесть откуда взявшихся тварей высотой по щиколотку и такой силы, что, не будь они пугливы и осторожны, они вполне могли бы сбить тебя с ног. Они везде бесцеремонно суют свои грязные усы, они топчутся по обеденной подстилке, переворачивая посуду… Ночью, когда ты спишь, они могут даже пройти по тебе, того и не заметив; или наоборот — выясняя, съедобна ли ты, усами и лапками тебя ощупывать… Точно так же как сейчас эти дикари. Мерзость! Тараканов следует уничтожать!

Ливьен вскочила на ноги и, сжав кулаки, оглядела трусливо отпрянувших самцов.

— Ну, давайте, давайте, подходите, тараканы! — взвизгнула она, крутанулась всем телом в махаонском боевом приеме и ударила пяткой в челюсть ближайшего дикаря. Затем расправила крылья для полета — пусть уж они лучше расстреляют ее своими стрелами…

Но не тут-то было. Левое крыло оказалось поврежденным. Да будь оно и целым, взлететь ей не удалось бы все равно: жадные руки самцов уже ухватились за края ее крыльев, и теперь она не могла даже повернуться, чтобы ударить кого-нибудь еще. Она сделала несколько попыток, но лишь ощутила боль в местах срастания крыльев с телом, и при каждом рывке боль эта усиливалась.

За исключением вопля Ливьен, вся эта сцена проходила в полной тишине. Но тут ее нарушил чей-то гортанный окрик. Дикари отпустили Ливьен и неохотно расступились. И перед ней предстал самец неожиданного вида: если бы не дикарская одежда и краска на теле, она была бы уверена, что перед ней — маака. Ни расцветкой, ни формой крыльев он ничем не отличался от горожанина. Единственным отличием было более мощное телосложение.

Бросив толпе несколько слов на их тарабарском языке, он в упор посмотрел в лицо Ливьен пронзительным взглядом небесно-голубых глаз и обратился к ней на неожиданно сносном языке маака:

— Не бойся. Не убивать. Будешь жена Рамбая, — и ударил при этом себя в грудь.

Ливьен пораженно молчала, а самец, удовлетворенно хмыкнув, взял ее за руку и потянул к себе. Но ей удалось выдернуть пальцы из его ладони и на шаг отступить. Окружавшие их дикари неожиданно громко загоготали.

Ливьен ожидала увидеть на лице своего самозваного жениха злобное недовольство, но вместо этого обнаружила лишь удивление и тень обиды.

— Рамбай, — ткнул он себя пальцем в грудь, — хороший муж. Зачем не хочешь? Не красивый?

В душе Ливьен вынуждена была признать, что самец действительно красив. Но что из того?

— Я — самка, — ответила она мягко, стараясь не злить дикаря. — И я сама должна выбирать себе мужа.

— У вас так? — опять удивился Рамбай. Но тут же успокоился. — У нас не так. Ты — у нас. Пойдем. — И, снова ухватив сраженную его железной логикой Ливьен за запястье, повлек в чащу трав. Прихрамывая, она потащилась за своим «спасителем». Толпа недовольно гудела. Но Рамбай, не обращая на это внимания, продолжал говорить:

— У нас так. Самец выбирает. Я — самец. Своих жен выбирал сам. Всегда.

Ливьен передернуло. К тому же еще и многоженство.

Тем временем ее спутник сделал какое-то неуловимое движение, и в его свободной руке появилась стрела, точно такая же, как те, что отогнали кота. Он что-то сердито проворчал, переломил стрелу пополам и бросил обломки под ноги. Ливьен не сразу поняла, что произошло. А когда поняла, поразилась: он на лету поймал стрелу, посланную кем-то ему в спину! Его поистине дикарские слух и ловкость еще раз указали ей на разделяющую их пропасть.

Через несколько секунд стая ураний пролетела над их головами, и Ливьен сообразила, что они с Рамбаем двигаются пешком только потому, что он заметил повреждение ее крыла.

— Зачем тебе жена маака? — первой нарушила она наступившее молчание и, преодолев смущение, обосновала свой риторический вопрос: — Я не смогу продолжить твой род.

— Сможешь! — радостно сообщил он, остановившись, и поощрительно улыбнулся, вводя Ливьен в краску. — Сможешь, сможешь. Меня воспитало племя. Но мои родители жили в Городе.

Вот оно что. Ливьен слышала о случаях, когда заблудившуюся в лесу молодую бабочку маака подбирали и воспитывали дикари. Но она слышала так же, что найденыш при этом так никогда и не становился полноправным членом племени, был всячески угнетаем и унижаем. Что с этим самцом дело обстоит совсем не так, тут же подтвердил он сам, говоря без гордости, а, как бы, просто констатируя факты:

— Рамбай самый меткий и самый сильный, самый смелый и самый хитрый. Рамбай давно бы стал вождем, если бы имел потомство. Все мои жены были бесплодными, потому что я — маака. Роди мне несколько личинок, и я отпущу тебя. Если захочешь. Лучше — если не захочешь, — добавил он, а затем спросил: — Имя твое как?