Роман Суржиков - Лишь одна Звезда. Том 1

Он спросил для очистки совести:

– Зачем вы искали меня, отче?

– Я, собственно, не искал вас, милорд, – спокойно ответил путник. Голос был ровный, бархатный.

– Но вы чего-то от меня хотите?

– Нет, милорд. Ничего.

Теперь Эрвин отметил несколько черточек. Во-первых, святой отец звал его просто «милордом», а не «вашей светлостью». Как служитель Церкви, Давид имел такое право, однако редкий сельский священник рискнул бы этим правом воспользоваться. Во-вторых, священник дождался, пока Эрвин начнет беседу, и не стал называть себя – знал, что Деймон уже сообщил его имя. То и другое подразумевало знакомство с феодальным этикетом.

– Ничего не хотите?.. – удивленно переспросил Эрвин.

– Нет, милорд.

– Тогда зачем пришли ко мне?

– Видите ли, милорд, я шел не к вам. С группою паломников я направлялся в Кристальные Горы, к священной купели Створок Неба. Но встретил девушку, которая очень хотела повидать вас. Настолько хотела, что готова была одна идти через земли, охваченные войною. Я отклонился от пути, чтобы сопроводить ее.

– Что ж, кем бы ни была девушка, вы поступили благородно. Я распоряжусь, чтобы вам выделили ночлег и питание, и подаяние для вашей церкви.

– Благодарю вас, милорд.

Здесь, по логике беседы, священник должен был откланяться, однако он стоял все так же, не сделав и движения в сторону двери. И шляпу отнюдь не мял. Пальцы Давида и не думали дрожать… в отличие от пальцев Эрвина.

– Имеете что-то еще на уме, отче?

– Я хочу предложить помощь, милорд.

– Какого рода?

– Идя через ваш лагерь, милорд, я не увидел ни одного пьяного и не услышал ни единой песни. Меж тем, мне сказали, что вы прибыли сегодня. Если войско не радуется своему герцогу, значит, печаль лежит на душах бойцов. Затем мы попросились к вам на прием и я, признаться, не питал ни малейшей надежды на успех. Я сказал моей спутнице: первым вечером в стане войска милорд будет пировать с полководцами. С большим удивлением я увидел вас в одиночестве. Потому и решил, что могу быть полезен: место священника там, где горе.

Эрвин потер глаза кулаками. Умные священники – отнюдь не частое явление. Хочется рассмотреть получше.

– Вчера мы понесли потери. Завтра будут похороны, так что сегодня не до празднований.

– Соболезную, милорд. Однако…

– Что?

– Полагаю, ваша печаль не с этим связана.

– Отчего так думаете?

– Вы прибыли сегодня, милорд, и ваши вернейшие вассалы были при вас. Воинов, что погибли вчера, вы не знали. Такими сделали нас боги: истинно горюем лишь о том, кто был нам близок.

Смелый священник, – отметил Эрвин. Следом пришла другая мысль – тревожная.

– Не желаете ли присесть, отче? – предложил он.

– Благодарю, милорд.

– Здесь тепло. Вы можете снять плащ, если угодно.

Давид повесил на спинку стула плащ и шляпу. Эрвин обвел взглядом его фигуру. Сюртук священника был скроен так, что не мог скрыть какого-либо оружия, кроме, разве, крохотного стилета. Кинжалы Эрвина – обычный и искровый – лежали вместе с поясом на софе в двух шагах. Это внушало уверенность.

– Вы прибыли из Альмеры, отче?

– Да, милорд.

– Как идут дела в Красной Земле?

– Скверно, милорд. К великому сожалению, его светлость приарх Галлард испытывает большие трудности. Он – наследник герцогства по светской линии и духовный отец по линии Церкви. Казалось бы, как миряне, так и духовенство должны радоваться его воцарению.

– Тем не менее?..

– Вышло с точностью до обратного: недовольны и те, и другие. Вассалы покойного Айдена утверждают, что землею должен править воин и политик, а не священник. Духовенство же ропщет на то, что приарх поддерживает владыку – нечестивца.

– Высказываетесь весьма откровенно, как для святого отца.

– В противном случае мне пришлось бы лицемерить. А этого я хочу менее всего.

Хм.

– Как уже сказано, завтра предстоят похороны моих рыцарей. У нас, северян, принято, чтобы отходную по рыцарям читал первородный полководец. Не посоветуете ли подходящую молитву?

Отец Давид продекламировал три первых строфы «Напутствия Печальной Ульяны». Плавно, без запинок, с душою. Спросил:

– Проверяете меня, милорд?

– Ко мне дважды подсылали убийц, отче. Второй из них был столь же умен, как вы.

– Я не асассин.

Отец Давид спокойно покачал головой. Как ни странно, Эрвин поверил ему. Даже тревога не нашла, что сказать.

– А даже будь я убийцей, – добавил священник, – не стал бы делать грязную работу сегодня. Кто умрет в радости, возьмет радость с собою на Звезду. Кто умрет в печали – возьмет печаль.

– Сегодня я убил двадцать пять человек, – неожиданно для себя выпалил Эрвин. – Безоружных и невинных.

– Зачем вы это сделали?

Эрвин почувствовал, как губы кривятся в злой усмешке.

– Потому, что я – мятежник и государственный преступник. Бессердечный северянин. Чудовище.

– Это не единственная причина.

– Те двадцать пять были мужиками. Такие, как я, в грош не ставят чернь. Мужики для меня – даже не люди.

– Есть и другие основания.

– Ко всему, я еще и неженка, боюсь сражений. Куда проще убивать безоружных, чем штурмовать крепости.

– А кроме того?..

– Когда я уйду, маркиз Джеремия останется. Ему здесь жить и править городом. Днем я говорил с ним, но мы были наедине. Он никому не перескажет условий, которые я предложил, хотя они были великодушны. Но когда в замок придут полсотни женщин, станут рыдать и умолять – все мещане узнают, что в силах маркиза принять мой мир и закончить бойню. Город никогда не простит ему, если я убью остальных пленных. Город не простит и мне… но я уйду, а маркизу здесь жить.

Священник молчал.

– Пытаюсь купить две тысячи жизней ценою двадцати пяти. Молю Агату, чтобы получилось.

В глазах отца Давида промелькнуло нечто, похожее на сочувствие… и с неожиданной яростью Эрвин прошипел:

– Тьма сожри! Какого черта вы ждете моих оправданий?! Мы не на исповеди, и я – не овечка из вашей паствы!

– Нет, милорд, никакой исповеди, я не имею на это права. Священник рангом ниже епископа не может принять исповедь герцога. К тому же, – голос отца Давида напоминал ткань старых гобеленов, – только один человек способен даровать вам прощение. Никто в целом свете не причинит вам столько мучений, сколько вы сами. Простите себя, ваша светлость.

Премерзкое чувство: как будто Эрвин вдруг оказался голым… еще и вывернутым наизнанку, потрохами наружу. Отвернулся, чтобы не видеть Давида. Сухо выронил:

– Я утомился. Ступайте, отче.

– Простите себя, ваша светлость. И прощайте.

Когда скрипнула дверь, Эрвин сказал:

– Погодите. Если так выйдет, что вы решите отказаться от паломничества… Оставайтесь с нами, отче.

– Я не могу служить вам, милорд. Я подчинен епископу Флисса, а не Первой Зимы.