Владимир Колотенко - Дети света

Только Жора ничему не удивлялся.

- Я - лучший, - только и сказал он, - определенно.

К чему он это сказал, было не вполне ясно. Он всегда был эгоцентриком, оставаясь при этом космополитом. И мир для него был лишь воздушным шаром. Даже шариком. Что его еще отличало от нас: он мог работать сутками, не отдыхая. Да, его трудолюбие было достойно восхищения. Если меня даже подвесить на крюк за ребро, говорил Жора, я все равно буду работать. Как-то он всерьез заговорил о том, что неплохо было бы увеличить сутки часов этак до тридцати-сорока. У кого-то он вычитал, что некий старец настаивал для поддержания душевного равновесия дважды в день делать то, что вызывает у тебя отвращение. Я терпеть не могу, сказал Жора, засыпать и затем просыпаться. Мы только посмеялись, а он искренне сокрушался. И еще: если ему удавалось, он спал по пятнадцать минут, затем ровно четыре часа работал, затем снова на пятнадцать минут впадал в спячку и снова работал... И так - целыми сутками! Не выглядывая в окно: что там - день или ночь?

- Юр, - нарушила вдруг тишину Юлия, - ты как вроде бы и не очень доволен?! В чем, собственно, дело?..

Юра развернул свое кресло так, чтобы видеть всех разом.

- Если быть до конца справедливыми и выбирать самых-самых из всех знаменитостей, - сказал он, - мы должны клонировать и товарища Сталина.

- Сталина?!

- Этого рябого?..

- Этого сухорукого?..

- Труса?..

- Неуча?..

- Параноика?..

- Этого христопродавца?..

Этот град вопросов ударил Юру в лицо. Он не шевельнулся.

- Да, - сказал он, выдержав паузу, - этого рябого, сухорукого, труса, неуча, параноика и христопродавца...

Он средним пальцем правой руки поправил очки и обвел коротким взглядом всех, кто его окружал.

- Эту самую знаменитую посредственность, - добавил он и улыбнулся своей легкой ироничной улыбкой, - раз уж мы отдаем предпочтение знаменитостям. Вот послушайте, что он сказал: «Когда я умру, на мою могилу нанесёт много мусора. Но ветер времени безжалостно сметёт его».

- Хорошо сказал, - сказал Васька Тамаров.

- Вот и я говорю, - сказал Юра, - без Сталина мы просто медь звенящая.

Надо сказать, что рождение наших младенцев, вся эта милая возня с пеленками и памперсами, бессонные ночи и беспокойства по поводу обильных срыгиваний и абрикосовых пудингов, первых шагов и первых синяков, первых плачей и первых осмысленных взглядов - все это одна из самых светлых, просто сияющих полос нашей истории. Мы на целый год растянули рождение наших первенцев. Кто-то был Козерогом, а стал Водолеем, кто-то попал в свой знак зодиака, были самые разные варианты, но каждый из них был просчитан и обоснован, и с учетом этого обоснования прослеживались все изменения в особенностях умственного и физического развития каждого малыша. Итак, целая дюжина апостолов новой эры - мужчин! - была преподнесена нам в подарок к рождеству. Это был уже 2000 год. Мир только-только перешагнул свой миллениум, а человечество сделало первый робкий шаг в эпоху Водолея. И наши апостолы, мы надеялись, были тоже своеобразным подарком Богу за Его заботу о нашем будущем. Ведь наши успехи (а теперь уже никто не сомневался, что мы достигли величайших высот на пути к совершенству) были, так сказать, налицо. И всегда, на протяжении всех этих долгих дней и часов, мы ощущали заботливое тепло Его ладоней. Мы бесконечно верили этому теплу! Вера - это беспрецедентный акт прилежания и подчинения, без веры - человек труп.

- Но и вера без действия - пустота, - говорит Лена.

- Мы верили. И с верой делали свое дело. Мы верили! Я и сейчас верю, я просто знаю, что наши усилия заархивированы на каком-нибудь носителе информации и пополнили банк уникальных знаний в хранилище мировой библиотеки. Они вот-вот будут востребованы и тогда... И тогда Божьей милостью будет предпринята очередная попытка прорыва человечества к свету. Не мы ведь назначили эпоху Водолея. В наших силах лишь пробить брешь в плотине неверия и животных страстей, и тогда сквозь нее ринутся потоки небесного света, потоки прозрения и преображения. Бог ведь не по силам не дает.

Перевернут не мир, а жизнь в мире... Мы постарались...

Время от времени мы говорим и о национальной идее, осознание и реализация которой способны, говорят, спасти мир.

Что это?

- Мне кажется удалось, - говорю я, - сформулировать определение национальной идеи.

- Любопытно, - говорит Юлия, - мы уже столько их напридумали, что можно пруд прудить...

- Слушай же, - говорю я.

Мне не терпится разделить с нею свою «эврику».

- Секундочку, - говорит Юля, - я только возьму диктофон.

Я жду, мысленно повторяя вдруг пришедшие этой ночью в голову фразы.

- Готово, - говорит Юлия, включая диктофон.

- Так вот, - говорю я и умолкаю.

- Национальная идея - это...- говорит Юлия.

- Это...- говорю я. - ...не торопи меня!..

Юлия молчит и даже не смотрит на меня. А я вижу лишь вращающееся колесико диктофона, наматывающее пустую пленку.

- Это...- повторяю я и перевожу взгляд на нее.

Теперь мы взрываем тишину своим хохотом.

- Стоп, - говорю я и сам выключаю диктофон.

Я не могу вспомнить ту прекрасную фразу, которая пришла во сне. Часа через два нам все-таки удается записать эту чертову формулу.

- Что же у нас получилось, - говорит Юля, перематывая пленку, - сейчас послушаем...

Но приходится слушать внезапно ворвавшийся в наши покои тревожный телефонный звонок.

- Хорошо, хорошо, - говорю я в трубку, - уже выезжаю...

Юля вопросительно смотрит на меня и ни о чем не спрашивает.

- Собирайся, - произношу я одно только слово.

Юля понимает, что до выхода из отеля остаются считанные секунды.

Вопрос о национальной идее приходится отложить.

Проходит неделя.

- Мы забыли с тобой дать очередное определение национальной идеи, - говорит Юля, когда нам удается выбраться из очередной переделки.

Здесь, на Соломоновых островах, спокойно, особенно после этого неожиданного землетрясения магнитудой в 8,1 балла, произошедшего в 350 километрах от столицы Хониара, и вслед за ним последовавшего жуткого цунами, никому до нас, кажется, нет никакого дела. Можно подумать и о национальной идее.

- Мне вдруг пришло на память, - говорит Юля, - как мы с тобой спасались голодом, помнишь?

Уговор о том, что за столом никаких разговоров о профессиональных делах нарушается.

Полностью затоплены города Гизо и Норо островного государства.

Юля безупречна! Ей очень идет эта нежно-розовая блуза с высоким воротом, я отмечаю, что ее темные очки угрожающе блестят на солнце, как зеркальца пожарной машины (странная ассоциация).

Тревога до сих пор висит в воздухе, мы говорим полушепотом... Я отвечаю односложно:

- Да.

Подают омаров.

Какие к чёрту пожары!