Владимир Колотенко - Дети света

Я понимал это как никто другой. Жора затянулся, помолчал, выпустил, наконец, дым и тихо сказал:

- Сейчас или никогда! Пирамида без Христа просто сдохнет. И здесь, повторяю, нужны гены Бога! Порода этих людей уже требует этого. И мы проторили ему, этому жалкому выкидышу эволюции, проторили ему новый путь. Мы же лезли из кожи вон, разбивали себе руки в кровь, валились с ног... Мы же ором орали... Отдали ему свое сердце... И что же?! Он был и остается глух... Глух, слеп, нем, туп, просто туп!.. Для них наши призывы - вода, понимаешь?.. Я дивлюсь совершенству их тупости!.. Ведь это они омерзили жизнь, сделали ее...

- Что сделали?

- Омерзили! Испакостили!.. Понимаешь, ну просто...

Видно было, как тщательно Жора подбирал слова для характеристики своих соплеменников.

- ...испохабили, приплюснули, если хочешь, просто пришибли, и теперь все мы, пришибленные, живем как стадо баранов, слепых, как кроты...

От такого отчаяния Жора даже поморщился.

- Все эти моллюски и членистоногие, гады и гадики, мокрицы и планарии... Мы живем в чреве греха... Провонялись... Это - чума... Для них люди - планктон, понимаешь меня?

- Да-да, ты говорил. Я понимаю.

- ...все эти шариковы и швондеры, штепы и шапари, шпуи и швецы, все эти скрепки, булавки, кнопки... Засилие переметчиков и чергинцов!.. Ну и перематывали бы себе свои сопли, ну и шили бы себе свои гульфики и наволочки... Нет же - им подавай право править - власть! Но вы же - заики, вы же... О, ужье племя, жабьё!.. Эти пустоголовые ублюдки... Всевселенская вонь... Да, чума... Этот засаленный и задрипанный мир ваш должен быть разрушен, как тот Карфаген!

- Ты так часто это повторяешь.

- Не перестану! Это - молитва! Невыносимо видеть, - продолжал он, - как мельчает наш род. Кто-то должен остановить это гниение! Животное в человеке уже дышит на ладан. Еще одно, от силы два поколения и оно сыграет в ящик. Пришло время заглянуть в корень жизни!

Секунду длилось молчание, затем:

- Или - или, - едва слышно, но и решительно, и мне показалось даже зло, произнес Жора, - или они нас, или...

Его вид был красноречивее всех его слов.

- И вот еще что, - Жора поднял вверх указательный палец правой руки, - у нас нет права на ошибку. Каждая ошибка сегодня - это пуля, летящая в наше завтра. Мы не должны превратить наше будущее в решето или в какой-то измочаленный нашими ошибками дуршлаг. Так что извини...

Я не помню, чтобы Жора когда-либо извинялся.

- И давай уже свою Тину, - мельком бросил он, - видишь: жизнь припёрла...

Я видел...

Я вдруг открыл для себя: он зарос! И теперь был похож на состарившегося Робинзона Крузо. Казалось, что на голову ему надели соломенного цвета парик, а рыжая, с полосками проседей по щекам, борода прятала большую часть лица, оставляя лишь сухие губы, нос и глаза, и эти горящие страстью глаза, ставшие вдруг как два больших синих озера среди знойной пустыни.

- Жор, - говорю я, - ты давно смотрел на себя в зеркало?

Жора не понимает моего вопроса. Так бывает: вот ты живешь, живешь, читая книгу собственной жизни и жизни родных и близких, скажем, Жориной жизни, создавая в воображении облики всех персонажей, и вдруг обнаруживаешь у Жоры усы. И бороду. И... Ах, ты Боже мой! На кого ты похож?! Я помню Жору таким молодым...

- Жор, говорю я, - ты...

- Да иди ты...

- Эти пышные усы... И эта твоя борода...

Жора прерывает меня.

- Разуй глаза, малыш. И усы и борода у меня с тех пор, как погиб Санька в Афгане.

Да знаю я, знаю! Мне не надо об этом напоминать. Я помню Жориного сына... Такое не забывается! Это горькая чаша, которую пришлось нам испить... Я не видел Жориных слез, но глаза его были выплаканы вкрай. С тех пор... И вот только сейчас я открыл для себя эти бородатые заросли...

Так бывает.

Я вдруг заметил: за последние дни Жора сильно сдал. Его шея с большой родинкой над сонной артерией казалась тоньше даже в не застегнутом вороте синей сорочки, а любимая, изношенная почти до дыр на локтях, джинсовая куртка болталась на нем, как с чужого плеча. Он и дышал, казалось, реже. «Я живу в полном чаду» - как-то произнёс он. И только руки, только его крепкие руки с крупными венами свидетельствовали о буре в жилах этого могучего тела. Всегда спокойные и уверенные пальцы были в постоянном поиске: они уже не могли жить без дела. Я знал: он уже закипал. Его кровь, разбавленная теперь не сладким вином, но крутым кипятком, может быть, даже царской водкой, уже проступала сквозь поры мятущегося нетерпения. Он пока еще тихо неистовствовал, но яростное влечение к почти осязаемой цели будило в нем неистощимые силы Молоха! Я сказал бы, что это была свирепость апостола, устремившегося на спасение самого Христа. О движениях его души можно было судить и по тому, как горели его глаза: этот взгляд прожигал насквозь!

Я помню, как тогда Валерочка Ергинец, прослышав о решении Жоры, съежившись в ежевичку, словно прячась от удара молнии, произнес:

- А я бы не стал рисковать, это вам не...

- Ты и риск, - прервала его Ната, - это как «да» и «нет», как ночь и день, как небо и земля. Ты, рожденный ползать... Так ползай! Ты никогда не станешь лестницей в небо. У тебя даже язык длиннее, чтобы вылизывать задницы всех этих...

- Перестань, - прервала ее Света, - тебе не следовало бы так...

- Только так! - возразила Ната. - Иначе всё это ползучее гадьё укроет всю землю...

Оливия только улыбалась, переводя взгляд то на Свету, то на Нату.

Этот Валерочка, чересчур осторожничая, просто гирей висел на ногах! Мелкий, завистливый, совсем никчемный, но и движимый своей изворотливостью и угодничеством хоть чуточку подрасти в глазах сослуживцев, он настойчиво и не выбирая путей, лез и лез...

- Убей гадёныша! - однажды взорвался Жора, когда речь зашла о Валерочке.

- Как так «Убей»?.. Ты же понимаешь, что...

- Не понимаю, - отрезал Жора. - И если я сказал: убей гада - убей гада!

Этот Валерочка просто...

- Мал золотник, да дорог, - говорит Лена.

- Брось! Мал клоп, да вонюч! Так точнее. Но в конце концов и он праздновал свои маленькие победцы...

Между тем, Жора упорно провозглашал свое стремление к решительным действиям:

- Мы пережили с тобой беспощадный гнев нищеты, нас сжигала горечь непризнания, и вот теперь, когда мы в седле и с копьем наперевес ринулись в бой...

Эти откровения приводили меня в ужас. Мне казалось, что Жора в такие минуты для достижения своей высокой цели готов разрушить не только этот обветшалый и трясущийся от страха мир, но и себя - царя мира. Да-да, думал я, нормальные люди так не рассуждают, и пускался наутек от этого, мне чудилось, чудовища, приравнявшего себя к богу. Ведь он был слеп ко всему человеческому.

- Третьего - не дано! Пришло, знаешь ли, время ровнять траекторию жизни, выковывать ее, подобно мечу, сделать ее прямой, как солнечный луч, светлой, яркой, ослепляюще совершенной, да-да, как солнечный луч!.. Пробил час!..