Владимир Колотенко - Хромосома Христа

– Ань, – прошептал я, чтобы не дать слететь с лица этой улыбке, – ну как?

– А, – сказала она, не закрывая рта и не открывая глаз, – что?..

Мне пришлось поддержать ее за руку, чтобы она не сползла с табурета.

Итак, наши клеточки, наши милые клеточки, для которых мы создали трудные, я бы назвал их суровыми, но и плодотворные условия существования, захватили – захватили-таки! – куски чужеродных генов и дали плодородные всходы, победив в себе всякое отвращение, всякое неприятие, всякую осторожность в окружении абсолютно враждебного скопища обломков ДНК черепахи, какой-то сосны и бабочки-однодневки.

Клетки светились в поле микроскопа, светились и, значит, жили, сияя на весь мир!

– Жаль, что Жора так и не увидел этого северного сияния, – сказала Эля.

– Ничего страшного, – усмехнулся Шут, – мы пошлем ему снимки.

– Кто такой Жора? – спросила Аня.

– Потом расскажу, – пообещал я.

Все проблемы были тут же забыты, наступило всеобщее ликование. Это был праздник с парадом наших побед. Решено было праздновать в сауне.

– Я с вами, – без всякой уверенности в голосе произнесла Аня.

Она стояла и смотрела на меня глазами Мальвины, и всем было ясно, что если я скажу «нет», она тотчас расплачется. Разве я мог тогда представить себе, что наша Анечка, этот милый ребенок, перевернет мою жизнь.

– Нет, Анечка, – сказал я, – нет. У тебя же сегодня танцы.

Она не расплакалась.

– А Тину, Тину вы взяли с собой в сауну? – спрашивает Лена.

Да не знал я тогда никакой Тины! Я же тебе уже говорил!

– А как же, – сказал я, – как же без Тины?

Не хватало нам в сауне только Тины!

Мы повторяли эксперимент снова и снова, нам нужно было убедиться, что сияньице клеток – не случайное стечение обстоятельств, не наша ошибка, не артефакт, мы должны были увериться, что взяли в руки надежные вожжи этой телеги – телеги перемен, касающихся основ жизни. Наш возраст позволял не слишком спешить, и мы наслаждались каждой минутой. Жадно созерцая этот божественный свет, как мы надеялись изменить жизнь! Ее суть, основы! Улучшить ее качество, проложить дорогу к счастью каждого и всех, дорогу к вечности… И добыть себе славу Творца! Мы были как в бреду, как в пьяном угаре! Об этом не было сказано ни слова, но все знали, что будущее планеты теперь в наших руках. Как воплотить его в жизнь?! Мы не искали ответа на этот вопрос. Это же детали, пустяк. Главное – наша идея работала! Это было достойно и восхитительно!

А работа между тем кипела, пахло ультрафиолетом, щелкали реле, мигали разноцветные лампочки, негромко ухал компрессор… И в который раз я тайком восхищался Аней, ее ангельским терпением. Я то и дело задавал себе вопрос: зачем она здесь? Что ей, по сути ребенку, здесь интересно? Спрашивал и не искал ответа. Иногда кто-то тяжело вздыхал, выказывая взволнованность. Юра пялился одним глазом в окуляр микроскопа, словно в оптический прицел винтовки. Сегодня ему нужно было попасть в десятку. Его северное сияньице мигало, как южная полуночная звезда. Все команды были отданы, теперь ни одна скрипка, ни один альт не имели права сфальшивить. Игра началась.

– Представляю себе ваш оркестр! – говорит Лена.

Обычно такая сдержанная, она вдруг переполняется любопытством.

– Когда шесть часов спустя все услышали шепот Юры, никого это не потрясло. «Есть» было произнесено шепотом, но его было достаточно, чтобы каждый почувствовал себя космонавтом. Да, мы покорили свой космос. «Ух, ты!..» – это был восторг. Нет, мы восторгались не собой – самолюбование и тщеславие уже не могли взволновать наши сердца. Мы жили ожиданием прекрасного, сияли, как женщина, подарившая миру первенца. Сказка, только что ожившая на наших глазах, давала первые всходы. Именно тогда мы и заложили основы современной геронтологии и гериатрии. Хотя и не сознавали того, что держали в руках ключи новой жизни. Но интуиция подсказывала, что мы на правильном пути. И даже если бы в эти страстные дни прозрения и безусловного успеха вдруг появилась Тина и попыталась нас переубедить или остановить, мы бы ее…

– Что, – спрашивает Лена, – что бы вы с ней сделали?

– Ничего бы не сделали, – говорю я, – мы просто ее не услышали бы…

Куда там! Нас даже Жора не смог бы остановить!

Итак, гетерогенный геном сделал свое темное дело, темное в том смысле, что иногда оно не поддавалось нашему пониманию. И заварилась такая каша, что кругом шла голова. Мы ощущали в себе сонм догадок и предсказаний и ждали новых открытий, сенсаций. Даже Ушков повеселел. Только Валерочка Ергинец (кто-то окрестил его ВИЧ) ныл и ныл. Но мы не обращали на него внимания. Да он его и не требовал, жил как живется, иногда закусив от обиды губу, иногда молча глотая равнодушие, которым все его окружали. Он был незлобив, но завистлив и даже злопамятен, как впрочем, многие очкарики-недомерки. И жил в ожидании своего звездного часа. И только лет к шестидесяти дождался-таки: стал наполеончиком в своей песочнице… Ну да Бог с ним…

Да, сказка ожила! Нам позарез нужен был успех, и мы сожалели, что в сутках только двадцать четыре часа.

Был октябрь, уже выпал снег. А я вдруг созрел и предложил Ане тайную вылазку за город, с палаткой, с костром, с горячим вином и горячими поцелуями в спальном мешке… Она согласилась.

– И вы?..

Я впервые вижу в глазах Лены желание выпытать у меня какие-то подробности. Зачем? Эти подробности не играли тогда никакой роли.

– Да, тогда уже выпал снег…

Прошла неделя или две. Мы ходили победителями. Все земные заботы были забыты, теперь мы жили ожиданием нового чуда: дадут ли наши сияющие на весь мир клеточки крепкое потомство и будут ли они жить долго-долго?

Когда фундамент Храма был прочно заложен, встал вопрос: кому достанется это строение. Нескрываемую озабоченность проявлял Ушков.

– Человечеству! – негромко и торжественно провозгласил Юра.

Здесь не могло быть двух мнений.

– Человечеству?!

От удивления у Ушкова соскочили с носа очки. Мне просто нечего было сказать. Анечка вдруг выронила из рук мерный цилиндр, служивший нам вазой для полевых цветов, и перезвон хрусталя повторил мои слова:

– Че-ло-ве-чес-тву!..

Валерочка тоже не удержался:

– Я тоже хотел бы знать, – проговорил он, поправляя очки, видимо, чтобы лучше рассмотреть носки своих черных блестящих ботинок, – какова доля моего…

– Доля твоего вклада? – перебила его Ната и решительно сообщила: – Совсем незначительная, если не сказать более определенно – безмерно ничтожна. И тебе не удастся примазаться…

Ната терпеть не могла слюнтяйство и лизоблюдство в ком бы то ни было, а уж Валерочке она всегда в полной мере высказывала свое если не презрение, то явное нерасположение.