Владимир Колотенко - Хромосома Христа

Было ясно, что от нас он пустым не уйдет. Какое-то время Жора раздумывал, затем решился уточнить:

– Кто он?

Это был вопрос, который задал бы каждый ученый: для кого предназначен препарат? Теперь время было задуматься генералу. Он давно знал Жору, они даже приятельствовали, во всяком случае, генерал всегда хвастал знакомством с Жорой. Теперь же он раздумывал, что ответить. Ответить как другу или отдать приказ?

– Ты точно хочешь знать?

Жора молчал, ждал.

– У него рак простаты, аденокарцинома.

Жора продолжал молчать.

– Ладно, – решился генерал. – Это Иванов. Ты его не знаешь.

Жора улыбнулся, демонстрируя красноречивое недоверие.

– Хорошо, но смотри мне! – с этим генерал, зыркнув на меня, приблизился к Жоре и прошептал на ухо чье-то имя.

Жора нажал красную кнопку, и в помещении воцарилась тишина. Напряжение спало, мы почти изнеможенно упали в кресла. На правах хозяина Жора включил электрочайник. Затем мы ели буженину и пили кофе с коньяком. Генерал рассказывал о достижениях нашей космонавтики, мол, и в космосе проводятся испытания по увеличению продолжительности жизни лабораторных животных, и создаются новые сверхсекретные технологии получения эликсира молодости. И далее все в том же духе.

– Теперь, значит, так, – в заключение сказал он, – вы должны вступить в партию.

Он взял обрывок какой-то газеты, тщательно вытер им губы и пальцы и, скомкав газету, бросил в мусорное ведро.

– Вступить в куда?! – у Жоры глаза полезли на лоб.

– Пишите заявления и давайте мне, я протащу.

– Еще кофе? – спросил Жора.

– С этим не шутят, – сказал генерал. – Пишите…

– Если партии будет надо, – сказал Жора, – она всегда нас найдет.

Перепалка длилась минут двадцать, но мы так ничего и не написали.

– Хорошо, хорошо, – сказал генерал, – никуда вы не денетесь. – Слышали новость? Вчера мне доложили, что какие-то там азиаты, китайцы или корейцы, изобрели способ поражать противника без единого выстрела. И никаких следов. Вот бы нам заполучить…

– Мы же не убиваем, – возразил Жора. – Мы те, кто наоборот.

Я вспомнил, как Жора однажды предлагал мне заняться этническим оружием. Я еще не жил тогда в Москве.

– Чудак, – сказал генерал, – не все ли равно!

«Как люди с такими ледяными сердцами могут ходить по земле», – подумалось мне. Не знаю почему, но вслед за этим пришла мысль о Юре. Вдруг! Он сказал бы примерно то же самое: не все ли равно! Странная мысль о Юре – вспышка молнии, и я тут же забыл о ней. Однако много позже я понял, почему эта мысль поразила меня.

Когда генерал уехал, заполучив порцию нашего препарата, Жора сказал:

– Он перечеркнет все наши усилия. У него нет времени, он не может ждать. Этот Иванов, может, и вылечится от своей карциномы, но дольше положенного не проживет. А ты сколько хотел бы жить?

– До полуночи, – признался я.

Жора задержал зажигалку у рта и, когда понял, что я не собираюсь серьезно отвечать на его вопрос, нажал на ее колесико.

Я тоже закурил сигарету. Мы молчали. Мысль об этническом оружии не пришла даже в голову.

– Хочешь вступить… в партию? – спросил Жора. – Он действительно пропихнет.

Я был далек от подобных материй и почти не понимал их значения. Поэтому куда-либо вступать меня не тянуло.

– Слушай, – Жора схватил меня за рукав, – а не послать ли нам их всех козе под хвост! Этническое оружие…

– Что это? – спросил я, будто услышав о нем впервые.

– Это, знаешь, такое чудесное средство…

– Я все это знаю, – предупредил я.

– А знаешь ли ты?..

– Тоже знаю, – сказал я, – я знаю все, что касается генных рекомбинаций и имею над ними неслыханную власть, но мое оружие…

Теперь Жора остановил меня:

– Брось трепаться…

Я не дал себя перебить. Мне нужно было сказать ему об этом.

– … но мое оружие, – продолжил я, – смирение.

– Что есть смирение? – спросил он тоном Пилата, пытающегося выбить у Иисуса признание о какой-то там истине.

О смирении я мог говорить часами. И ни словом не обмолвился о нашей Азе, о клоне, о моих клеточках… Этническое оружие меня интересовало не более чем ожившая между рамами муха. Убивать ведь – не воскрешать…

Близилась весна.

Как-то к нам приехал Ушков, и я, сам не зная почему, стал рассказывать ему:

– Однажды Юля пришла ко мне с рекомендательным письмом своего наставника и кумира, режиссера С., одного из немногих, собственно, Жориных друзей, которому Жора как-то вскользь рассказал идею и который, тотчас уловив ее суть и значение, сказал ей: «Сними это». Это было в июле, когда никакая тень не спасала от сорока¬градусной городской жары, асфальт плавился под ногами. Я куда-то спешил, и мы не успели толком разглядеть друг друга. Вот письмо. Да, конечно, я хорошо знаю Сокурова (а кто же его не знает?!), я прочту и письмо, только завтра, завтра, запиши мой телефон. Тогда я только заглянул ей в глаза. Потом ночью они мне не давали покоя. На следующий день я признался себе и обвинил Юлю в том, что ее глаза украли у меня сон. Она ничего на этот счет не сказала, присела на край кресла и попросила найти письмо.

К нам постоянно заглядывали, входили, задавали какие-то вопросы, выходили, сновали как на блошином рынке, всем вдруг я стал нужен; она сидела молча, глядя в окно, никому не мешая и не пытаясь изменить такое положение вещей. Я заметил, что время от времени она с любопытством рассматривала меня, а когда стал пиликать телефон, сняла трубку и коротко бросила: «Он вышел». И телефон больше не звонил.

Из вопросов, которые мне задавались, и из моих ответов, она не могла, конечно, представить себе мою жизнь, тем не менее, когда мы остались вдвоем, она спросила: “Вам это интересно?” – “Что?” – “Ну, все это?..”. Я только многозначительно улыбнулся, но она не поддержала моей улыбки. Рабочий день кончился, все разбежались по своим делам, как тараканы. Теперь мы могли бы обсудить ее проблемы, но разговор не получался, я думал о своем, и она ни о чем больше не спрашивала. Я предложил кофе, она отказалась. Зато мне удалось хорошенько рассмотреть ее – ничего особенного. Хорошенькая. Хрупкие плечи, тонкие руки, красивая шея, ключицы… Ничего примечательного. Глаза! Правда, глаза, да, глаза!.. Я не выдерживал этого взгляда! Вот так штука! Почему я решил, что она – дар судьбы? Я не мог себе этого объяснить. Всякая логика и попытки понять, в чем тут дело, были бессильны. Вот так штука! «Хорошо, – сказал я, – приходите», не совсем понимая, что она может сейчас снимать.

«Вам это интересно?» Что она может понимать в моих интересах?

Позже, провожая ее до лифта и прощаясь, поскольку мне нужно было остаться на работе, я предложил встретиться завтра. Я поймал себя на том, что чуть было не чмокнул ее в щеку, как близкую женщину. На это она улыбнулась, открыто глядя мне в глаза, и нажала кнопку. Двери лифта закрылись у меня перед носом, и какое-то время я стоял в задумчивости. Потом вызвал соседний лифт и уехал домой. Письмо я так и не прочитал. Я не стал также звонить Сокурову, чтобы выяснить содержание письма, я понимал, что все дело в ней, а не в письме. Ночью сна снова не было.