Ким Робинсон - Голубой Марс

– Почему это?

– Она должна обернуться дважды относительно обычных объектов и только тогда примет начальное состояние.

– Да ты шутишь.

– Нет-нет, это было известно еще столетия назад. Просто у частиц с полуцелым спином другая геометрия пространства. Они живут в другом мире.

– И…

– Ну, не знаю. Но мне кажется, это наводит на мысли. То есть я хочу сказать, если ты попробуешь применить модели физики в качестве аналогии к психическим состояниям и бросить их вместе, как ты обычно делаешь, то тебе, наверное, стоит подумать о каких-нибудь более новых моделях. Представь, что Майя – это протон, что у нее полуцелый спин и она живет в мире, вдвое большем нашего.

– А-а.

– И тогда все примет еще более странный оборот. В нашем мире десять измерений, Мишель. Три – макрокосмос, который мы можем воспринимать, одно – время, еще шесть – микроизмерения. Компактифицированные вокруг фундаментальных частиц таким образом, что мы можем описать их математически, но не можем вообразить. Витки и топологии. Другие геометрии, невидимые, но реальные, на предельном уровне пространства-времени. Ты подумай. Это может привести тебя к совершенно новым системам взглядов. К новому расширению ума.

– Меня не заботит мой ум. Я беспокоюсь только за Майю.

– Да, знаю.

Они смотрели сверху вниз на подсвеченную звездами воду. Над ними выгибался купол звезд, и в этой тишине их окутывал легкий бриз, а внизу бормотало море. Мир казался огромным, свободным и необузданным, темным и загадочным.

Вскоре они повернули и двинулись обратно по тропе.

– Один раз я ехал из Да Винчи в Шеффилд, но что-то случилось с дорогой, и мы на некоторое время остановились в Андерхилле. Я вышел и прогулялся по старому трейлерному парку. И начал кое-что вспоминать. Просто осматривался и вспоминал, хотя и не прикладывал особых усилий. Но память возвращалась сама собой.

– Это распространенный феномен.

– Да, я так и понял. Но я подумал, не поможет ли Майе что-то в этом роде. Не обязательно именно Андерхилл, но другие места, где она была счастлива. Где вы вдвоем были счастливы. Вы сейчас живете в Сабиси, но почему бы вам не вернуться, например, в Одессу?

– Она не хочет.

– Может, она ошибается. Почему бы не попытаться снова пожить в Одессе и время от времени посещать Андерхилл, Шеффилд или Каир? Может, даже Никосию. И города у южного полюса, Дорсу Бревиа. Понырять в Берроузе. Проехаться поездом по бассейну Эллада. Сделать все, что может сшить ее личности вместе, увидеть места, где все начиналось. Где мы сформировались, к добру или к худу, где жили на заре этого мира. Возможно, ей это необходимо, даже если она об этом не знает.

– Хм.

Пройдя рука об руку по темной тропе сквозь заросли орляка, они вернулись в кратер.

– Спасибо тебе, Сакс. Спасибо.

Вода в бухте Исиды имела цвет то ли кровоподтека, то ли лепестка ломоноса и искрилась солнечным светом, который отражался на волнах у самых их гребней. Зыбь шла с севера, и катер качался и рыскал, идя на северо-восток из гавани кратера Дю Мартерея. Был яркий весенний день, L s=51°, 79-го М-года, 2181-го н. э.

Майя сидела на верхней палубе, упиваясь морским воздухом и голубым солнечным светом. Находиться вот так посреди воды, вдали от тумана и старых судов на берегу, было удовольствием. Как чудесно было и то, что море нельзя ни приручить, ни как-либо изменить. И то, когда берег исчезал из виду и вокруг оказывалась сплошная голубизна, всегда одинаковая, несмотря ни на что. Она могла бы плавать так бесконечно, изо дня в день, и каждое покачивание на волнах отдавалось в ней таким ощущением, словно она каталась на русских горках.

Но на самом деле они плыли с определенной целью. Гребни волн впереди разбивались о широкую полосу, а позади Майи командир корабля повернул штурвал на одну или две ручки и немного сбавил обороты. Белая вода оказалась вершиной Двухэтажного холма, которая теперь представляла собой риф, отмеченный черным буем, лязгавшим с глубоким звуком: «Бом-бом, бом-бом, бом-бом».

Заякоренные буи были расставлены по всему периметру этого большого церковного колокола. Командир пришвартовал судно к ближайшему из них. Других лодок поблизости не было видно – казалось, они остались одни в этом мире. Мишель поднялся на палубу и встал рядом с ней, положив руку ей на плечо. Матрос в носовой части, вытянув крюк, зацепился за буй и набросил на него швартовый трос. Командир выключил двигатель, и корабль отнесло назад на длину троса. С громким шлепком и всплеском белых брызг его окатила волна. Они бросили якорь над самым Берроузом.

Спустившись в каюту, Майя сняла одежду и натянула гибкий оранжевый гидрокостюм – с капюшоном, ботинками, баллоном, скафандром и, наконец, перчатками. Она научилась нырять только ради этого, и все здесь было для нее внове – кроме ощущения пребывания под водой, которое напоминало состояние невесомости в космосе. Поэтому, едва перемахнув за борт и оказавшись в воде, она испытала знакомое чувство. Погрузилась, затянутая вниз тяжелым поясом, осознавая окруживший ее холод, но не ощущая его по-настоящему. Задышала под водой – это было непривычно, но у нее получалось. Вниз, во мрак. Она направилась на глубину, подальше от солнечного света.

Глубже и глубже. Мимо верхнего края Двухэтажного холма, мимо его посеребренных или медных окон, стоящих рядами, как минеральные тиснения или зеркала одностороннего видения для наблюдателей из другого измерения. Но очень скоро мрак сгустился еще сильнее, и она снова, будто во сне, продолжила снижение. Мишель вместе с парой остальных следовали за ней, но было так темно, что она их не видела. Затем мимо них ко дну опустился автоматизированный трал в форме фундаментной рамы. Его мощные фонари прорезали плавные прозрачные конусы, такие длинные, что превращались в один расплывчатый цилиндр, качающийся в разные стороны вместе с опускающимся тралом. Он попадал то на металлические окна столовой горы, то на черный перегной на крышах старого Нидердорфа. Где-то там внизу тянулся канал Нидердорф… а там, в блеске белых зубов – колонны Барейса, непроницаемо белые под своим алмазным покрытием, примерно наполовину скрытые в черном песке и перегное. Она вытянулась и несколько раз взмахнула ластами, чтобы остановить снижение, после чего нажала на кнопку, выпустив сжатый воздух в грузовой пояс, чтобы принять устойчивое положение. А потом она, словно призрак, стала плыть над каналом. Да, это походило на сон Скруджа, в котором трал играл роль некоего машинного Святочного духа Прошлых лет, освещавшего затопленный мир потерянного времени, город, который она когда-то так любила. Вдруг ее словно пронзили стрелы боли – это случилось внезапно, потому что в последнее время она почти ничего не чувствовала. Было слишком странно, слишком трудно было понять и поверить, что это Берроуз, ее Берроуз, превратившийся теперь в Атлантиду на дне Марсианского моря.