Ким Робинсон - Голубой Марс

– Это неправда, – мгновенно возразила Майя. – Это все из-за того, что они используют цветовой круг, а эти два находятся на противоположных его сторонах.

– Что ты имеешь в виду? Что цветов на самом деле больше?

– Конечно. Как на картинах или в театре. Стоит направить на кого-нибудь зеленый и красный, получишь цвет, который не будет ни тем, ни другим.

– Но какой? У него есть название?

– Не знаю. Посмотри на художественную цветовую шкалу.

И они оба принялись смотреть. Она нашла первой:

– Вот. Жженая умбра, индийский красный, ализариновый… все это смеси красного и зеленого.

– Интересно! Смеси красного и зеленого. Тебе это ничего не напоминает?

Она взглянула на него.

– Мы говорим о цветах, Сакс, а не о политике.

– Знаю, знаю, но все же…

– Нет, не глупи.

– Но тебе не кажется, что нам как раз нужна смесь красного и зеленого?

– В политическом смысле? Такая смесь уже есть, Сакс. И в этом-то заключается проблема. «Свободный Марс» взяли к себе Красных, чтобы остановить иммиграцию, – вот почему они так успешны. Они собираются вместе и закрывают Марс для землян, а потом у нас опять начнется война с ними. Точно говорю, я уже вижу, что она приближается. Мы снова в нее скатываемся.

– Хм, – проговорил Сакс, словно протрезвев. Он в последнее время не придавал значения политическим процессам в Солнечной системе, но знал, что Майя очень внимательно за ними следила и все сильнее тревожилась – со своим обычным язвительным удовлетворением, какое вызывал у нее приближающийся кризис. Так что, может быть, это было не так плохо, как она думала. Пожалуй, ему стоило в ближайшее время обратить внимание на эту проблему. Но пока…

– Смотри, оно стало индиго, вон, над самыми горами. – Над границей черного виднелась пурпурно-синяя полоса.

– Это не индиго, а королевский синий.

– Но он не может называться синим, если в нем есть примесь красного.

– Не может. Но ведь есть прусская синяя лазурь, кобальтовая синь – в них присутствует оттенок красного.

– Но этот цвет над горизонтом – ни к тому, ни к другому не относится.

– Ты прав, не относится. Он безымянный.

Они обозначили его на своих шкалах. L s=24°, 91-й М-год, сентябрь 2206-го. Новый цвет. Так прошел еще один вечер.

А позже, одним зимним вечером, они сидели на самой западной скамье, в предзакатный час, и всюду царило спокойствие. Море Эллады напоминало стеклянную тарелку, небо было безоблачным и чистым, ясным, прозрачным, а по мере понижения солнца все погружалось в синеву. Но тут Майя оторвала взгляд от своего никосийского салата и схватила Сакса за руку.

– О боже, смотри! – Она отставила свою бумажную тарелку, и они оба непроизвольно вскочили на ноги, как старики-ветераны, услышавшие национальный гимн. Сакс вмиг проглотил свой гамбургер.

– А-а, – проговорил он и пристально посмотрел. Все было синим – небесно-синим, как на Земле, пропитывающим все и вся, наполняющим их сетчатки и нервные пути у них в мозгах, которые, без сомнения, долго скучали по этому цвету, по дому, покинутому навсегда.

Это были приятные вечера. Дни, однако, становились все более сложными. Сакс бросил изучать недомогания всего тела и сосредоточился только на мозге. Он ощущал, будто разделил надвое бесконечность, но тем не менее трудов, с которыми ему следовало ознакомиться, теперь поубавилось, и ему казалось, что, так сказать, суть проблемы заключалась именно в мозге. В сверхстаром мозге происходили изменения, которые были заметны как при вскрытии, так и при различных сканированиях кровотока, электрической активности, потребления белка и сахара, теплового излучения и прочих косвенных тестах, которые люди придумали на протяжении столетий для изучения мозга, совершающего какую-либо умственную деятельность. Среди наблюдаемых изменений в сверхстаром мозге было отвердение эпифиза, вызывавшее сокращение производимого им мелатонина; и, хотя синтетические мелатониновые добавки включались в антивозрастную терапию, несравненно лучше было бы прежде всего остановить отвердение, которое могло иметь и другие последствия. Также был замечен явный рост числа нейрофибриллярных клубков, то есть скоплений белка, что растут между нейронами, оказывая на них физическое давление – вероятно, аналогичное тому давлению, на которое Майя жаловалась при своих прескевю, – никто не знал наверняка. Кроме того, бета-амилоиды накапливались в церебральных сосудах и во внеклеточном пространстве вокруг нервных окончаний, опять же, затрудняя их функционирование. Пирамидальные нейроны в лобной доле и гиппокампе накапливали кальпаин, что означало, что они становились уязвимыми для притоков кальция, который их разрушал. А это были неделящиеся клетки, такого же возраста, что и сам организм, так что разрушения оказывались необратимыми, как те, что Сакс перенес при своем инсульте. Тогда он потерял значительную часть мозга и теперь не любил об этом думать. Также молекулы в этих неделимых клетках могли утратить способность заменять себя, и это было меньшим, но существенным с течением времени ухудшением. Вскрытия людей, умерших от резкого спада в возрасте свыше двухсот лет, постоянно показывали значительное отвердение эпифиза в сочетании с повышенным уровнем кальпаина в гиппокампе. А гиппокамп и уровень кальпаина, как правило, присутствовали в некоторых современных моделях работы памяти. И такая связь выглядела любопытно.

Но все это бездоказательно. Нельзя было решить задачу, просто читая литературу. Но эксперименты, которые могли что-то прояснить, нельзя было провести практически, учитывая невозможность получить доступ к живому мозгу. Можно было убивать кур, мышей, крыс, собак, свиней, лемуров и шимпанзе, можно было убивать особей любого существующего вида, резать мозги их зародышей и эмбрионов, но так и не найти то, чего искал, – потому что просто вскрытия недостаточно, чтобы найти ответ. Как и недостаточно сканирования живых особей: интересующие его процессы были либо слишком мелкими, чтобы наблюдать их с помощью сканирования, либо более комплексными, либо более комбинаторными – а скорее, и то, и другое, и третье сразу.

И все же кое-какие эксперименты и вытекающее из них моделирование позволяли сделать некоторые предположения – например, накопление кальпаина, похоже, изменяло характер мозговых волн. Этот и другие факты наводили Сакса на мысли относительно дальнейших исследований. Он начал углубляться в литературу о влиянии уровней кальций-связывающих белков, о кортикостероидах, о потоках кальция в пирамидальных нейронах и об отвердении эпифиза. Как оказалось, все это производило синергические эффекты, которые могли повлиять и на память, и на работу мозговых волн в целом, да и на все ритмы организма, включая сердечный.