Ким Робинсон - Голубой Марс

Тем не менее она заметила пятна лишайников в углублениях на вершинах скал – в местах, где собирался снег и куда потом попадало солнце. Они были настолько малы, что Энн едва их различала. Лишайник – симбиотическая пара водорослей и грибов, объединивших усилия, чтобы выжить – даже при тридцати миллибарах. Даже не верилось, на что иногда способна жизнь. Как странно…

Да, настолько странно, что она оделась и вышла посмотреть на эти лишайники. Здесь, на высоте, пришлось прибегнуть ко всем старым мерам предосторожности. Надев герметичный костюм, она вышла за двери шлюзов наружу, к яркому свету верхней части атмосферы.

Скалы, в которых рос лишайник, представляли собой ровные террасы, на которых могли бы нежиться на солнце сурки, живи они на такой высоте. Вместо этого – лишь мелкие иголочки желтовато-зеленого либо серого цветов. Чешуйчатые лишайники, как сообщила ей консоль. Их кусочки оторвались во время бури, прибились сюда, к скалам, и вросли в них. Объяснить это могла только Хироко.

Живые организмы. Мишель говорил, что она любила камни, а не людей, потому что с ней плохо обращались, что ей повредили психику. Существенно уменьшенный гиппокамп, сильная реакция вздрагивания, тенденция к психическому расстройству. И все-таки ей удалось найти мужчину, который был, насколько возможно, похож на камень. Мишель тоже ценил это качество в Саймоне и сам ей об этом говорил – каким же благом в те годы, что они жили в Андерхилле, было иметь хоть одного такого товарища, которому можно было доверять, спокойного и надежного, такого, на кого всегда можно положиться.

Но Саймон был не один такой, как указал Мишель. Это качество присутствовало и в других – смешанное с иными свойствами и не такое явное, но оно присутствовало. Почему она могла не любить это качество упрямой выносливости в других людях, во всех живых существах? Они лишь пытались существовать, как какие-нибудь камни или планеты, в каждом из них присутствовало это каменное упрямство.

Ветер проносился над застывшей лавой, завывая ей в шлем, гудя в воздухопроводном шланге, так что она не слышала собственного дыхания. Небо, скорее просто черное, чем цвета индиго, – не считая пурпурной полосы на горизонте, – на самом верху отчетливо выделялось темно-синим… О, кто бы поверил, что оно когда-нибудь изменится здесь, на склоне горы Аскрийской? Почему теперь они не поселились здесь, чтобы напомнить себе, куда прибыли, что сотворили с Марсом и что так безрассудно уничтожили?

Назад в марсоход. Она продолжила подъем.

Она была над серебристыми облаками, к западу от прозрачной дымки, исходившей из вершины вулкана. В укрытии от струйного течения. Подниматься вверх – как путешествовать в прошлое, оставляя позади все лишайники и бактерии. Хотя она и не сомневалась, что те прятались и на этой высоте где-то внутри верхних слоев пород. Хазмоэндолитическая жизнь, как мифические маленькие красные человечки – микроскопические божества, которые общались с Джоном Буном, своего рода местным Гесиодом. Так говорили марсиане.

Жизнь была повсюду. Мир становился зеленым. Но если эта зелень была незаметна, если она никак не влияла на землю… может быть, это было не так уж плохо? Живые организмы. Мишель сказал ей, что она любила камни из-за того каменного качества, которым обладала сама жизнь. Все так или иначе касается жизни. Саймон, Питер… На этой скале я построю свою церковь. Почему бы ей не любить это каменное качество во всем сущем?

Марсоход поднимался по последним округлым лавовым террасам, уже с меньшим усилием двигаясь по асимптотическому выравниванию широкого кольца вулкана. Лишь чуть-чуть в гору, и с каждым метром все ровнее – и затем, наконец, к самому жерлу. И к его внутреннему краю.

Чтобы посмотреть на кальдеру, она выбралась из машины. Ее мысли метались беспокойно, как поморники.

Комплекс кальдер горы Аскрийской состоял из восьми перекрывающих друг друга кратеров. Причем новые обрушивались прямо внутрь более старых. Самая крупная и молодая кальдера находилась примерно в центре комплекса, и старые кальдеры с более высоким дном окружали ее, точно лепестки, скучившиеся вокруг центра цветка. Каждая из кальдер лежала на разном уровне и имела узор из дугообразных трещин. Если пройти по краю, вид менялся так, что, казалось, менялись и расстояния, и высоты, словно кальдеры парили в воздухе. Зрелище было прекрасное, и все это простиралось вдаль на восемьдесят километров.

Оно напоминало лекцию о внутреннем устройстве вулкана. При извержениях на внешние склоны вулкана выливалась магма из действующего жерла, и дно кальдеры резко опускалось. Таким образом все круглые формы, как и само жерло, смещались на протяжении эонов. Изогнутые утесы: лишь в немногих местах на Марсе были такие вертикальные склоны, опускающиеся почти под прямым углом. Базальтовые кольцевые миры. Это место должно было стать Меккой для альпинистов, но, насколько она знала, этого не случилось. Но, возможно, когда-нибудь…

Сложность горы Аскрийской сильно отличала ее от горы Павлина с ее единственной огромной дырой. Почему кальдера Павлина каждый раз опускалась по одному и тому же периметру? Может, это последнее оседание уравняло все предыдущие кольца? Был ли в нем меньший пласт магмы или же она меньше разливалась по сторонам? Или жерло Аскрийской сильнее колебалось? Она подняла несколько камешков с края и рассмотрела их. Лавовые бомбы, свежие изверженные породы метеоров, обточенные нестихающими ветрами… Здесь еще многое предстояло изучить. И никакие их проекты не скажутся на местной вулканологии, не помешают все это исследовать. И действительно, ей попадалось немало статей на эту тему в «Журнале ареологических исследований». И, как сказал ей Мишель, эти места на большой высоте останутся такими навсегда. Подъем по этим огромным склонам будет равносилен путешествию в дочеловеческое прошлое планеты, экскурсу в чистую ареологию, может даже, в саму ареофанию – с Хироко или без. С лишайником или без. Сейчас шли разговоры о том, чтобы накрыть эти кальдеры куполом, чтобы оградить их от всякого рода бактерий, но это лишь превратило бы их в зоопарки, природные заповедники, садовые участки со стенами и крышами. Бесплодные фермы. Нет. Она выпрямилась, обвела взглядом округлый пейзаж и твердо встала перед этим простором. Помахала рукой той хазмоэндолитической жизни, что могла пробиваться где-то там. Живи, сущее. Она произнесла это слово вслух, и оно показалось странным:

– Живи.

Марс был вечен. Как всегда, каменный, залитый солнечным светом. Но затем она краем глаза увидела белого медведя, ускользнувшего за неровный валун. Она отскочила: там ничего не было. Вернулась к марсоходу, чувствуя необходимость в его защите. Забралась вовнутрь, но весь остаток дня ей казалось, что с экрана искина на нее обращен рассеянный взгляд из-за очков, взгляд человека, который мог позвонить в любую секунду. Человека, напоминавшего медведя, готового съесть ее, если бы ему удалось ее поймать. Если бы удалось… Но пока она была неуловима и могла скрываться на этой стойкой высоте вечно – свободная сейчас и всегда. Она могла сама решать, быть или не быть. Но опять же, здесь, прямо за дверью шлюза мелькнуло что-то белое. Ах, как все это трудно…