Герберт Уэллс - Том 2

Грэхэм узнал, что лекционный метод преподавания еще существует, но в несколько измененной форме.

— Есть, например, особый тип девиц, — пояснил словоохотливый инспектор, — которые желают учиться, не слишком себя утруждая. Таких у нас тысячи. В настоящий момент, — произнес он с наполеоновским жестом, — около пятисот фонографов в различных частях Лондона читают лекции о влиянии Платона и Свифта на любовные увлечения Шелли, Хэзлитта и Бориса. Потом они на основании этой лекции напишут сочинение, и имена наиболее достойных станут широко известны. Вы видите, как далеко мы шагнули. Безграмотные массы ваших дней отошли в область преданий.

— А общественные начальные школы? — спросил Грэхэм. — Вы ими заведуете?

— Конечно, — ответил главный инспектор.

Грэхэм, давно занимавшийся, как демократ, этим вопросом, заинтересовался и начал расспрашивать. Он вспомнил несколько случайных фраз болтливого старика, с которым столкнулся на темной улице. Главный инспектор подтвердил слова старика.

— У нас нет заучивания, — повторил он, и Грэхэм понял эту фразу в том смысле, что теперь нет напряженного умственного труда. Инспектор вдруг ударился в сентиментальность.

— Мы стараемся сделать начальную школу интересной для маленьких детей. Ведь их в недалеком будущем ждет работа. Несколько простых правил: послушание, трудолюбие.

— Значит, вы учите их немногому?

— Разумеется. Излишнее учение ведет к недовольству и смуте. Мы забавляем их. Вот теперь повсюду волнение, агитация. Откуда только наши рабочие нахватались всех этих идей; друг от друга, вероятно. Повсюду социалистические бредни, анархия! Агитаторам предоставлено широкое поле деятельности. Я глубоко убежден, что главная моя обязанность — это бороться с недовольством народа. Зачем народу чувствовать себя несчастным?

— Удивляюсь, — проговорил Грэхэм задумчиво. — Многое мне еще непонятно.

Линкольн, который в течение разговора внимательно следил за выражением лица Грэхэма, поспешил вмешаться.

— Другие ждут, — сказал он вполголоса.

Главный инспектор церемонно откланялся.

— Быть может, — заметил Линкольн, уловив случайный взгляд Грэхэма, — вы хотели бы познакомиться с дамами?

Дочь управляющего свинарниками Европейского Пищевого Треста оказалась очаровательной маленькой особой с рыжими волосами и блестящими синими глазами. Линкольн отошел в сторону. Девушка сразу же заявила, что она поклонница «доброго старого времени» — так назвала она то время, когда он впал в летаргию. Она улыбалась, кокетливо прищурив глаза.

— Я не раз пыталась, — болтала она, — представить себе это старое романтическое время, которое вы помните. Каким странным и шумным должен был показаться вам наш мир! Я видела фотографии и картины того времени — маленькие домики из кирпичей, сделанных из обожженной глины, черные от копоти ваших очагов, железнодорожные мосты, простые наивные объявления, важные, суровые пуритане в странных черных сюртуках и громадных шляпах, поезда, железные мосты, лошади, рогатый скот, одичавшие собаки, бегающие по улицам… И вдруг чудом вы перенеслись в наш мир.

— Да, — машинально повторил Грэхэм.

— Вы вырваны из прежней жизни, дорогой и близкой вам.

— Старая жизнь не была счастливой, — ответил Грэхэм. — Я не жалею о ней.

Она быстро посмотрела на него и сочувственно вздохнула.

— Нет?

— Нет, не жалею, — продолжал Грэхэм. — Это была ничтожная, мелкая жизнь. Теперь же… Мы считали наш мир весьма сложным и цивилизованным. Но хотя я успел прожить в этом новом мире всего четыре дня, вспоминая прошлое, я ясно вижу, что это была эпоха варварства, лишь начало современного мира. Да, только начало. Вы не поверите, как мало я знаю.

— Что ж, расспросите меня, если угодно, — улыбнулась девушка.

— В таком случае скажите мне, кто эти люди. Я до сих пор никого не знаю. Никак не могу понять. Что это, генералы?

— В шляпах с перьями?

— Ах, нет. Вероятно, это важные должностные лица. Кто, например, вот этот внушительного вида человек?

— Этот? Очень важная особа. Морден, главный директор Компании Противожелчных Пилюль. Говорят, его рабочие производят в сутки мириад мириадов пилюль. Подумайте только — мириад мириадов!

— Мириад мириадов. Не мудрено, что он так гордо на всех посматривает, — сказал Грэхэм. — Пилюли! Какое странное время! Ну, а этот, в пурпурной одежде?

— Он не принадлежит, собственно говоря, к нашему кругу. Но мы любим его. Он очень умен и забавен. Это один из старшин медицинского факультета Лондонского университета. Вы, конечно, знаете, что все медики — члены Компании Медицинского Факультета и носят пурпур. Для этого нужны знания. Но, конечно, раз им платят за их труд… — И она снисходительно улыбнулась.

— Есть здесь кто-нибудь из ваших известных артистов и авторов?

— Ни одного автора. По большей части это сварливые, самовлюбленные чудаки. Они вечно ссорятся. Даже из-за мест за столом. Они прямо невыносимы! Но Райсбюри, наш модный капиллотомист, я думаю, здесь. Он с Капри.

— Капиллотомист? — повторил Грэхэм. — Ах, да, припоминаю. Артист! Ну, и что же?

— Нам поневоле приходится за ним ухаживать, — сказала она, как бы извиняясь. — Ведь наши головы в его руках. — Она улыбнулась.

Грэхэм с трудом удержался от комплимента, на который она явно напрашивалась, но взгляд его был достаточно красноречив.

— Как у вас обстоит дело с искусством? — спросил он. — Назовите мне ваших знаменитых живописцев!

Девушка посмотрела на него недоумевающе. Потом рассмеялась.

— Разрешите мне подумать, — сказала она и замялась. — Вы, конечно, имеете в виду тех чудаков, которых все ценили за то, что они мазали масляными красками по холсту? Их полотна ваши современники вставляли в золотые рамы и целыми рядами вешали на стенах в своих квадратных комнатушках. У нас теперь их нет и в помине. Людям надоела вся эта дребедень.

— Но что же вы подумали?..

В ответ она многозначительно приложила палец к вспыхнувшей неподдельным румянцем щеке и, улыбаясь, с лукавым кокетством, вызывающе посмотрела на него.

— И здесь, — прибавила она, указывая на свои ресницы.

Несколько мгновений Грэхэм недоумевал. Но вдруг в памяти его воскресла старинная картина «Дядя Том и вдова». И он смутился. Он чувствовал, что тысячи глаз с любопытством устремлены на него.

— Хорошо, — ответил Грэхэм невпопад и отвернулся от очаровательной обольстительницы. Он огляделся по сторонам. Да, за ним наблюдали, хотя и делали вид, что не смотрят на него. Неужели он покраснел?

— Кто это разговаривает с дамою в платье шафранного цвета? — спросил он, стараясь не смотреть в глаза девушке.

Человек, заинтересовавший Грэхэма, оказался директором одного из американских театров и только что вернулся из Мексики. Лицо его напомнило Грэхэму Калигулу, бюст которого он когда-то видел.