Кусеин Эсенкожоев - Эридиана (сборник)

Когда-то я твердо решил, что буду писать, чтобы рассказать всему миру о том, что есть люди, беззащитнее, чем улитка без панциря, люди, сама жизнь которых невозможна без неустанной заботы их собратьев из того же самого человеческого рода, который искалечил их. Мало-помалу мне стало ясно, что заставить глухих слышать не под силу и Фолкнеру с Достоевским. Это дело господа. Но ведь он умер.

И тогда я решил просто выжить, печатая то, что от меня хотели получить, — собачка на задних лапках, попугай, вытягивающий им же сочиненные билетики. Браво! Какой талантливый попугайчик!

У меня было и есть право гордиться тем, что я отвоевал свою жизнь в сражении, какое не снилось Мольтке или Наполеону. Я выкупил ее, цинично и откровенно рассказав, как я это сделал, заставив рассмеяться тех, кто мог бы просто в отместку перекрыть кран моей кислородной магистрали — да и сейчас еще может. Аркольский мост длиной в двадцать один год. Я устал. Мне надоело платить медицинской мафии; надоела вечная осторожность, вечный страх, что могут перекупить кого-нибудь из команды, могут подвести автоматы или откажет герметизация. Я не могу больше притворяться человеком — и считать, насколько увеличилась за месяц вероятность конца. Слишком давно я отказался от благодетельной возможности оставаться больным животным- не вернуться… не вернуться…

В мемуарах жены одного из первых людей с пересаженным сердцем рассказывается, что он платил за восторги и внимание, за партии в теннис и светские балы ночами тайных мук, тоннами проглоченных лекарств с кислородными подушками. Адская гордость, извращенная мнительностью… У меня уже давно нет ничего, даже страданий. И жены тоже.

Дорогой друг, вы избрали более выигрышную позицию. Я понял это не так давно, но все же понял.

Вы сделали себя „олимпийцем“. Ваша „гора“ даже много выше Олимпа. Завидная судьба — иметь возможность мчаться высоко над всей этой грязью, бессмыслицей, неразберихой, аннигилируя равнодушие еще более интенсивным безразличием, — и не зависеть практически ни от чего. Насколько мне известно, станции вашего типа способны к четырехлетнему автономному существованию за счет одной только системы замкнутой регенерации. Вы можете оторваться от Земли вообще, как уходят из семьи, ставшей чужой.

В наши дни в профессии космонавта героизма не больше, чем в работе гидропониста или М-оператора; журналисты если и ищут сенсации среди них, то без особой надежды. Читатели плохо переносят межзвездные подвиги. Все же мне удивительно, как они не напали на вас. Я внимательно прочел все, что писалось о вас, поговорил с вашим гуру, этим восхитительным кавказцем, считающим вас по меньшей мере приемным сыном, и все же не могу — человек в таких случаях не способен сказать правду. Он либо лжет, либо не знает, либо искренне убежден в чем-то неадекватном. Такая попытка забраться в чужую душу явно от лукавого, но я слишком давно расчеркнулся кровью на пергаменте, чтобы обращать на это внимание.

Итак, слава вам не нужна, хотя без труда достижима. Вы ушли буквально от всего, что делало вас единственным, хранимым бережно, опекаемым неустанно. Вы отыскали ситуацию, в которой, оставаясь тем же уродом с точки зрения биологической, обретаете иной социальный статус — равноправие среди сотен тысяч ваших коллег. Но странное дело- вы как будто решили отработать то, что Земля должна давать вам безвозмездно! С низким поклоном, валяясь в ногах, вымаливая прощение за увечье, много лет назад нанесенное нам, еще не родившимся, теми, кто отравил воду, воздух, птиц, деревья! Люди, люди — и никто другой виноваты перед нами. Я жил, обвиняя, но пытался и сравняться с ними, и вовремя понял, что это означало бы прощение, и остановился.

Моя жизнь меня не устраивает. Более того, она меня тяготит. Задумавшись о том, как живете Вы, — а это случилось не так давно, — я вдруг попробовал ощутить себя на Вашем месте. Я больше никому не скажу об этом: я тут же возненавидел вас, ибо моя жизнь оказалась полностью перечеркнутой… Тогда я убрал вас- и моя жизнь вновь обрела ценность. Но Смысл из нее исчез. Навсегда.

Вот, дорогой друг, последний аргумент, убедивший меня в том, что главный бог умер, а прочие устали. „Устали боги, устали орлы, устало закрылась рана“. К тому же, как ни странно, оказалось, что вы все же единственный человек, которому я могу все рассказать. Какая ирония судьбы…

Итак, прощайте. Я ничего не желаю вам — вы в этом не нуждаетесь.

Клаус Энгельмайер ».

22. 10. 10 бв.

Пожалуй, мне еще не было так трудно. И все же рабочий день есть рабочий день. С утра было селекторное совещание по вопросам безопасности. Строительство расширяется, людей надо беречь. Случай с Ватанабэ у всех на памяти. Потом координировались с экосистематологами. Ну и нахалы же! Ведут себя так, будто весь ближний космос и ВНИП В том числе, работают только на них. Словом, сегодня дел мне хватило, и все же неотступно сверлит мысль о письме Клауса. Требуется довольно значительное усилие, чтобы включиться в работу, которая все же идет куда медленнее, чем обычно.

Успел настроить автоматику разворота гелиобатарей, проверить состояние поверхностей камер сгорания двигателей, хотел было заняться инспекцией, но вдруг меня словно в сердце толкнуло. Конечно, в наше время существуют более современные и надежные методы прогностики, но я доверяю и этому. Сел в кресло и заказал сводку по Булунгу. И пока слушал, сидел как ошпаренный.

В столице начались уличные бои. Часть армейских подразделений перешла на сторону сепаратистов и открыла огонь по центру столицы, по правительственным учреждениям, но досталось и жилым кварталам. Комитет поднял в воздух летающие платформы, на которых смонтированы гипноизлучатели, и нанес массированный удар по позиции войск сепаратистов, по самим сепаратистам, по их базам. Словом после первого залпа все кончилось мирным глубоким сном. Затем немедленно были высажены силы Комитета контроля, которые демонтировали все установки и орудия, собрали все оружие, очистили все арсеналы и хранилища, вплоть до тех, которые считались глубоко засекреченными. Остальное было предоставлено силам безопасности Булунгу. Операция заняла одиннадцать часов. В столице все спокойно. Есть разрушения, убитые и раненые. Сепаратистских главарей, конечно, будут судить.

Не дослушав до конца, я уже висел над пультом связи. После нескольких попыток мне удалось набрать цепочку через Центр и связаться с нашим консульством в Морионвилле. Но когда дежурный, изумленный тем, что ему приходится отвечать на вызов космосвязи, спросил, по какому делу я звоню, то я почти растерялся. Потом все же сумел сказать; «По личному». Конечно, в такое время только по личному делу и звонить. Именно это выражение мелькнуло в первое мгновение в глазах дежурного. Однако дипломаты умеют скрывать свои эмоции. Он записал мою просьбу найти номер Тельмы Н’Дио по городскому указателю или через иммунологический центр и связать меня с нею, затем попросил меня подождать и отключился. Я не успел сказать ему, что станция скоро выйдет из зоны радиовидимости и установление связи потребует новых хлопот.