Сергей Снегов - Диктатор

— Вы обещали им, что награждение деньгами будет продолжено, — сказал я.

— Но согласны ли вы? Нужна точность.

Я бы жестоко соврал, если бы сказал, что мне безразлично, как распорядятся деньгами. Всей душой я восставал против того, чтобы разбрасывать деньги, принадлежащие всей стране, а не одной нашей дивизии. Но отмена обещаний Гамова вызвала бы возмущение среди солдат и уменьшила нашу боевую энергию перед рискованным походом в тыл врага.

— Снимаю возражения, — сказал я.

— Тогда разработаем ценник денежных выплат за боевые успехи, — сказал Гамов. — Я раздавал деньги по наитию. Надо установить теперь, чего объективно стоит каждый успех в бою. А завтра развесим ценник во всех полках, чтобы каждый знал, на что рассчитывать.

— Прейскурант цен на геройские подвиги, — невесело пошутил я. Это была моя последняя попытка иронизировать над включением банковских кредиток в штатное вооружение дивизии.

— Меня денежные ценники не интересуют, пойду организовывать разведку, — объявил Павел.

Вместе с ним ушли в свои подразделения и другие офицеры. Остались Гамов, Пеано, Гонсалес и я. Гамов вписывал в лист бумаги наименование подвига и объявлял цену. Он уже заранее продумал каждую цифру. Мы сразу согласились, что за трофейную машину, уничтоженную или сильно поврежденную, надо платить в два раза меньше, чем за целую или требующую небольшого ремонта. То же и для всех видов ручного и стационарного вооружения. Но когда перешли к живой силе, разволновался Аркадий Гонсалес. Я уже говорил, что этот долговязый майор, наш второй оператор, работал с картами добросовестно, но показывал непостижимое равнодушие к реальной сути своих разработок. Он признавался, что ненавидит войну. Такое отношение к своей службе — а его службой было планирование военных операций — не могло способствовать ее успеху. Между тем, у нас не было нареканий на квалификацию его боевых наметок. Но если можно было не высказывать своего мнения на советах, он неизменно молчал. А сейчас разбушевался.

— Вы предлагаете платить за убитого врага в пять раз меньше, чем за пленного? Никогда не соглашусь! — кричал он. — Убитый больше не встанет. Его смерть — облегчение для нас. Древние говорили: убитый враг хорошо пахнет. А пленный? Это же обуза! Корми, лечи, охраняй! И он потенциально опасен, ибо может вырваться и опять пойти на нас. А вы хотите платить за потенциального убийцу наших солдат впятеро больше, чем за того, кто уже не нанесет нам никакого вреда? Это же абсурд!

Гамов возразил:

— Враги такие же люди, как и мы. Большинство из них насильно погнали воевать, они не ответственны за войну, хоть и страшны для нас, когда воюют. Я повышаю плату солдату, берущему врага в плен, за то, что он сохранил человеческую жизнь. Вывел из строя врага, но спас человека. Гонсалес, вы часто говорите, что ненавидите все формы войны. Убийство не ликвидирует войны, за убитого будут мстить. За пленного не мстят. За то, что сохраните пленному жизнь, будут благодарны. Если враг знает, что мы только убиваем, он и в безвыходной ситуации отчаянно сопротивляется и сеет смерть в наших рядах. А если узнает, что мы платим нашим солдатам за сохранение жизни больше, чем за убийство, то разве тогда ему, попавшему в трудное положение, не захочется самому пойти к нам с поднятыми руками, чтобы разделаться с опостылевшей войной? Это же логика, Гонсалес! Не только простая человеческая логика, но и военная! Как же вы этого не понимаете?

Мы с Пеано поддержали Гамова.

Гамов прочел вслух ценник денежных наград за боевые подвиги:

1. Захват водолета — 2 000 000 калонов

2. Уничтожение водолета — 1 000 000

3. Захват электроорудия — 200 000

4. Уничтожение электроорудия — 100 000

5. Захват ручного вибратора — 10 000

6. Уничтожение ручного вибратора — 5000

7. Захват автомашины — 20 000

8. Уничтожение автомашины — 10 000

9. Захват метеогенератора — 4 000 000

10. Уничтожение метеогенератора — 2 000 000

11. Захват генерала в плен — 500 000

12. Уничтожение генерала — 100 000

13. Захват офицера в плен — 50 000

14. Уничтожение офицера — 10 000

15. Захват солдата в плен — 1000

16. Уничтожение солдата — 200

17. Раненому за ранение — 2000

18. Наследникам убитого — 10 000

Захват и уничтожение остального боевого снаряжения и материалов, не упомянутых в настоящем списке, оценивается каждый раз особо — с учетом важности его для успеха в бою.

— Вот и перешли к неклассическим методам войны, — сказал я. И на этот раз не иронизировал.

— Это только начало нашей войны против войны, — отозвался Гамов.

Все мы — и я, и Пеано, и Гонсалес, а до нас еще Павел Прищепа — уже искренно поддерживали то новое, что вносил Гамов в методы войны. Он мог уже и тогда назвать нас своими учениками. Но ни один из нас и отдаленно не догадывался, до каких границ продумал он эти «неклассические методы войны», какие поставил себе исполинские цели и с какой опаляющей энергией будет их добиваться.

Трудно передать возбуждение, охватившее всю дивизию, когда расклеили «Ценник подвигов».

И первым, кто взволновался, был наш старый генерал Леонид Прищепа. Он ожидал, что наутро мы представим ему диспозицию похода на север в тыл противника. А ему положили на стол роспись выплат за воинские успехи. Он промолчал, когда Гамов роздал солдатам малую толику захваченных денег — чего на войне не бывает, опытный военный умеет на многое закрывать глаза. Но превратить маленькое вынужденное исключение в новый метод ведения войны? Скрепить этот неслыханный метод своей подписью? Вы белены объелись? Да никогда, говорю вам!

И как мы ни убеждали, он не пошатнулся.

— Приказ о наградах за подвиги подпишу я, — сказал Гамов. — Ведь это моя идея, буду отвечать за нее.

Перед вывешенным списком не рассеивались солдаты. Одни читали вслух, другие переписывали цифры. В палатках толковали только о наградах за боевые успехи. К начальнику охраны машин с деньгами подошло несколько солдат — возможно из тех, кто недавно пытался захватить их силой, — и сказали:

— Ребята, в случае чего — кричите нас на подмогу. А то шантрапа разграбит, и после боя будет нечего получать.

А на электробарьере два солдата, сидя на баллонах со сгущенной водой, делились мечтами — я стоял неподалеку и услышал:

— Приобрету домик, — говорил один. — Теперь на войне заработаем, не прежнее — голову сложи либо в госпиталь… Вышлю домой награду, пусть подыскивают домик.

— А если голову сложишь до награды? — поинтересовался второй.

— И за смерть мою получат не один похоронный листок.

Не только я прислушивался к солдатским разговорам. Все командиры докладывали, что солдаты уже сердятся, чего медлим, почему теряем драгоценное время в обороне? Генерал Прищепа приказал распустить слух, что к нам на выручку идет армия. В слух поверили, меня спрашивали, скоро ли рванем навстречу? Я отговаривался, что определенно не скажу, но скоро соединимся со своими — это была не та правда, в какую верили солдаты, но все же правда. Открыто лгать было стыдно.