Сергей Снегов - Диктатор

В этой тираде я заранее отмерил информацию, какой надо делиться с Войтюком, если он и вправду шпион. И главное — убедить, что Вудворт не собирался снабжать его лживыми сведениями о нашем северном наступлении и что проект такого наступления реально имелся, но не осуществился из-за нехватки сил, чем с таким трагическим для нас мастерством воспользовался маршал Ваксель. Войтюк должен быть уверен — и его хозяева особенно, — что ему у Вудворта открылся источник правдивой информации. Без этого дальнейшая игра с Войтюком не имела смысла. Все, что он наплел врагам о концентрации наших сил на севере, они расценили, конечно, как его провал. Они должны теперь верить, что провала у их агента не было, было непредвиденное изменение наших оперативных планов…

То же, что я должен был сказать дальше, зависело от звонка Гамова. Но Гамов молчал, хотя уже подошло назначенное для водолетов время. Я сделал вид, что задумался.

Войтюк не выдержал моего продолжительного молчания.

— Если разрешите, генерал? Все же мне не ясны мои новые…

— А? Что? — спросил я. — Не понял. Повторите.

Войтюк не успел повторить вопрос — зазвонил телефон. Гамов произнес одно слово «да!» и положил трубку. Можно было продолжать игру.

— Что вам делать, вы спрашиваете? А вот это самое — просвещать меня в международной обстановке.

И опять сквозь внешнюю обкатанность просунулось острие.

— В каком смысле просвещать? Читать вам лекции? Либо…

— Либо! — прервал я. — На шута мне ученые лекции? Советы нужны, толковые консультации. Поняли меня, Войтюк?

Он вполне дипломатически уклонился от прямого ответа.

— Слушаю ваше приказание, генерал.

Я притворился, что заколебался — можно ли открывать новому сотруднику государственные секреты? И решил — раз уж определил его на секретную службу, то ничего таить нельзя.

— Должен вас информировать, Войтюк, что не все у нас ладно в правительстве. По внутренним делам разногласий нет, тут единая линия. Но международные акции Гамова вызывают опасения. Даже не опасения, а возражения. Гамов безмерно преувеличивает наши возможности. И он не всегда понимает реакцию на свои действия, так сказать, в международном масштабе. Поссорил нас со всеми союзниками — разве это политика? Ваш бывший шеф возражал, мы все колебались — нет, настоял на своем! А результат?

— Диктатор действует как диктатор, — неопределенно заметил Войтюк. — Вы ведь добровольно назначили его диктатором, верно?

— Добровольно, да! Не в этом дело. Гамов чрезмерно перегибает палку. Он талантливый военачальник, блестящий оратор, умница, мыслитель… Но есть же границы самоуправству! Он такое задумал для выручки Забона — ахнуть! Вот тут я и попрошу вас разобраться, не слишком ли осложнят новые акции Гамова международную обстановку. Военная часть его планов — моя сфера. Я должен ясно представлять себе все отдаленные последствия.

— Для этого я должен знать, что предпринимает диктатор…

Он выдал себя! Я почувствовал это и по изменению его голоса, и по тому, что он отвел глаза — страшился расшифровать себя выпытывающим взглядом, — и по тому, что его руки, смирно покоившиеся на коленях, вдруг стали нервно подергиваться. От Войтюка шла волна, он излучал высокое напряжение, какого не могло быть при нормальном служебном разговоре подчиненного с начальником.

— Гамов превратился в какого-то ангела мести. Даже не ангела, а дьявола. У нас имеется несколько водолетов, жалкое подражание водолетному могуществу Кортезии. Военного значения они не имеют. Но Гамов посылает их в набег на Нордаг. Он хочет захватить в плен все правительство Нордага. И уморить всех голодом! На глазах у всех заставить испытать самих то, чем дурак Франц Путрамент пригрозил Забону! А потом, еще недоумерших, утопить в нечистотах — опять же публично.

— Какой ужас! — произнес Войтюк.

Я вдохновенно врал:

— Мало этого! До зимы завоевать весь Нордаг. Прекратить все операции на всех фронтах. Все силы бросить на Нордаг — и страшно отомстить населению за удар нам в спину. Акт терроризма, какого еще не знала история! Все видные люди страны, все деятели культуры, инженеры, священники осуждены на позорнейшую казнь. А остальных — женщин, детей, стариков — вышлют в северные лагеря на холод и муки. Вот такой план! Если бы Франц Путрамент догадывался хоть об одной десятой того, что ему теперь грозит, он не только не двинул бы свою армию через наши границы, но отвел бы ее подальше в глубь своей территории, чтобы даже отдаленный силуэт его солдата не бросался в глаза нашим пограничникам.

— Но ведь это геноцид! Преднамеренное истребление целого народа! — Войтюк выглядел потрясенным.

— Это неклассические методы войны — новое изобретение Гамова для истребления всяких войн. Путрамент живет в мире старых военных традиций, а Гамов вводит новизну. Страшную новизну, можете мне поверить.

— И вы согласились с ним? Простите, генерал, что решаюсь…

— Прощаю. Я не согласился. Но что я могу сделать? Забон надо спасать. Мы не отдадим этот город на истребление. И у меня нет идеи, как его вызволить. А у Гамова есть. И он спасет город — но ужасными средствами. Вот такая реальность, Войтюк. Вы меня поняли?

— Понял. Что я должен сделать, генерал?

— Подработайте, как отзовется на международной обстановке захват Нордага. В смысле — реакция наших союзников, настроение наших врагов… Не скрою — в правительстве споры… Без обоснованных аргументов против экстремизма диктатора придется всегда ему уступать.

— Вы получите такие аргументы, генерал!

Войтюк задал наконец вопрос, какого я ожидал:

— Но ведь такие споры, особенно если они усилятся, могут привести к развалу единства в правительстве?

Я сделал вид, что раздумываю, надо ли быть до конца искренним.

— Мало ли было правительств, которые распадались от внутренних разногласий? Постараемся этого не допустить. Но такое разнообразие характеров собрано Гамовым вокруг себя, такое своеобразие личностей… Единство держится на его твердой воле, на силе его аргументов, на страстной его натуре… Но кто знает, с какими неожиданностями столкнемся завтра?

— Затребованные вами соображения о внешней обстановке представить письменно или ограничиться устным докладом?

— Письменно. Я тяжелодум. Устный доклад прослушаешь — и все. А письменное донесение можно перечитать, поразмыслить над ним. Идите, Войтюк, начинайте свои разработки.

Он ушел. Я позвонил Гамову и попросил срочного свидания. Он сказал, что выезжает на аэродром. Там меня уже ждет водолет.

На аэродроме я сказал Гамову:

— Я согласен с Прищепой. Войтюк — шпион. Он держался со мной именно так, как должен держаться высококвалифицированный разведчик.