Коллектив авторов - Железная земля: Фантастика русской эмиграции. Том I

Во все стороны лески. Огнистые под солнцем, бурые за ним… Белые кости павших верблюдов и вдали Тафилет — плоскокровельный, весь точно из сахара — белый. Слепит! Царственные венцы пальм, четырехугольный массивный минарет. Тишина — слышишь, как у тебя бьется сердце… Старые зубчатые стены. Осыпаются. Никого на башнях. Только аисты на часах, сторожат безжизненную даль. Ворота настежь. Точно в грот. Тень. В тени спят верблюды… Старый темной бронзы дервиш, весь как пень на болоте поросший мохом, сонно протягивает медную чашку. Бросаю мелочь. Бормочет. Поминает Аллаха и опять смыкает глаза… Узкие не улицы, а трещины. Вот–вот приземистые лачуги сомкнутся… Безлюдная площадь… В меловых стенах чуть намечены норы… Слава Богу — навстречу громадный негр. Черная скульптура на белом фоне. Спрашиваем, где дворец местного шейха. У нас к нему письмо из марокканской Москвы — священного Удццана. Оскал белых зубов на эбеновом лице. Поворачивается и бежит впереди…

Мы за ним, едва поспеваем на усталых конях. Здешний правитель — Аббас Измаил — «отец милости», «неистощимый источник живых вод», «хлеб неимущих». Таким его славят льстивые певцы этого оазиса. Свои его ненавидят — приезжие им не нахвалятся. По арабской пословице: «Ласкай странника, у него тысяча ртов, чтобы кричать о тебе во всех странах мира». Он кормит и поит путников, особенно таких, у которых есть «ах–мара», письмо из Феца… Нас он принял, как несказанно дорогих гостей. Сжав румяные, чувственные губы сердечком, декламирует: «Бог у всех один — другого не выдумаешь. И хороший христианин стоит любого мусульманина». В его касбе–замке в жару немолчно журчит вода и в мраморные водоемы музыкально струятся кристальные фонтаны. Солнце сквозь цветные стекла нежно светится на причудливых вязах и пестрых арабесках. В тени мягки и прохладные толстые пышные ковры Могадо- ра: на них невольно мы засыпали после утомительного паломничества в пустыне.

Откуда–то поют струны агайт о том, что только грезится и чего нет в действительности. Маленький, круглый, весь окутанный белым шелком негритенок не спускает выпученных блестящих глаз с огонька в нише, на котором всхлипывает в золоченом альтама изумительный кофе. Тонкий аромат дразнит. В кровле круглое пустое окно, в него смотрит сюда широколистая пальма. Мой проводник Леви Бен Дауд — марокканский еврей — переводит мне размеренные строфы сидящего на корточках в углу сказочника.

Вечером мы на рынке. Зубчатые стены его — розовели. За ними — море закатного огня. Толпа кругом, локоть к локтю. Посреди громадный нубиец, окруженный оборванными, босыми солдатами… Скованный цепью мавр спокоен и бесстрастен. У нубийца в руках нечто вроде меча.

«Сейчас ему будут резать голову», — шепчет мне Бен Дауд. «За что?» — «Богатый горожанин. Накопил слишком много, чтобы Аббас Измаил оставил ему жизнь. Дом его он возьмет себе и сады. Золото отошлет султану. Аббас Измаил уже десятый год правит так Тафилетом!»

— Как, добрый, радушный, щедрый? Наш хозяин?

— Да. Ты посмотри кругом, как разорен и голоден здесь народ. Богатый оазис — а в нем одни нишде.

И когда мы возвращались по узким улочкам, теперь полным в вечерней прохладе лохмотной толпою, я видел продырявленные плоские крыши, осыпавшиеся дома, тощих ослов, чахлую зелень, точно и она не смела подняться под пристальным и жадным взглядом Аббас Измаила. В разорванные бурнусы сквозит истощенное, исхудавшее бронзовое тело. Старухи в невероятных отрепьях на каждом шагу просили милостыню. Такого царства нищеты я еще не встречал в Марокко. На одном перекрестке валялся мертвый осел. Раздулся. Нельзя было дышать около. Подошел седой, голоногий мавр… У него остроконечный посох. Он несколько раз ткнул им в гнилье. Посох глубоко уходил в труп. Наконец, нащупал более твердую часть. Вырвал ее и понес. На углу — уличная кухня. Окутанная чадом пригорелого бараньего мяса и сала. На тонких шампурах жарится, шипит и во вей стороны брызгается что–то вроде кавказского кебаба. Мавр швырнул тухлую ослятину и подал очаву — местную медную с дырою посередине монетку. Повар испек эту мерзость. Надо было видеть, с какой жадностью старик ел ее!

Мы не могли выехать отсюда ночью. Племя Бени Ассун, ограбленное тем же гостеприимным «отцом милосердия» шейхом Аббас Измаилом, восстало и в пустыне за Тафиле- том было не безопасно. Приходилось странствовать днем. Зной. Казалось, мозг растапливается в своей костяной коробке, но оазис «нищего султана» был недалеко. Всего в шести часах пути. Как ни жгло солнце, а за это время оно не могло высушить воду в наших мехах. К десяти часам мне показалось, что раскаленный воздух жжет мои легкие. Трудно было сосчитать удары сердца, так быстро оно билось. Испуганная птица в клетке. Глаза слепило сквозь плотную ткань. В мистической дали — миражи. Когда я приподымал покрывало — вдали огненная сказка рисовала белые призраки трепетных сводов над голубыми водами. Колебались чудовищные деревья, вися над смутным краем пустыни. Сквозь деревья — точно они были прозрачны — медлительно тянулись фантомы верблюдов. И вдруг пропадали и верблюды и деревья и до боли четко и резко там стлались гребни песчаных бугров под бледным от ужаса опаловым небом. Я был в полусне, близком к агонии, когда около послышался крик. Очнулся. Мой Леви бен Дауд хохочет, простирает вперед руки. С ума сошел? Солнечные удары здесь выражаются и в такой форме.

— Что случилось?

— Там… Там.

И кончить не может. В горле у него какой–то клекот. Слова обрываются.

Вдали что–то наметилось. Верблюдов не удержать. Вытянули змеистые шеи и точно распластываются в воздухе… «Что–то» складывается в зигзаги далеких еще, во все стороны склонившихся пальм. Оазис? Даже молчаливый, сумрачный проводник наш — царь каравана, величавый, повелительный, огнеглазый, затянул какую–то песню. Казалось, дикая птица с высоты хрипло сзывает других крылатых хищников… Пальмы оазиса растут. Мы к ним или они к нам? Быстро–быстро. Неужели там тень, прохлада, говор вод, прохладная трава, в которую так бы и впился обожженным лицом. Вот он, где настоящий рай.

— Тут уже нет власти шейха Аббас Измаила… Сюда — руки его коротки. Да сожжет шайтан душу его в адском огне.

Шепчет Леви бен Дауд.

Точно адский огонь злее этой только что пройденной нами пустыни!

Вечер. Лунный. Далеко четкие тени пальм. Под навесом прохлада. Веселы чистые воды ручья. Громадные цветы прячутся под широкими, точно лакированными листами. Не то лилиями, не то туберозами кружат голову. Не разобрать этого опьяняющего запаха. Белый куб под таким же куполом. На стене трещины, точно зигзаги следов от проворных ящериц. «Гробница праведного»! Султана Абраила! Прозванного «Святым нищим».