Филип Дик - Предпоследняя правда

Пятью минутами позже Николас Сент-Джеймс, строгий и подтянутый, уже восседал в своем президентском кресле, установленном на небольшом возвышении в Оргзале, в первом ряду. У него за спиной люди рассаживались по местам. Раздавались скрипы и шорох, люди переглядывались, переговаривались, при этом все, включая самого Ника, не сводили глаз с огромного — от пола до потолка — видеоэкрана. Это было окно — единственное окно — в мир, который находился наверху, и все, что появлялось на этом гигантском экране, воспринималось более чем серьезно.

Интересно, подумал он: слышала ли Рита объявление? Или она до сих пор нежится в душе, время от времени отпуская в его адрес реплики?

— Ну как старина Соуза? — обернувшись к Николасу, шепотом спросил Нуньес. — Есть улучшения?

— При панкреатите… вы что, шутите?

Этот комиссар — действительно идиот, или только притворяется?

— Между прочим, я отправил наверх уже пятнадцать прошений, — заметил Нуньес.

— Верю, — кивнул Николас. — И ни в одном не было официального запроса на предоставление артифорга поджелудочной, который Кэрол могла бы ему пересадить.

— Нет, я просто просил перенести ближайшую проверку, — и, почти извиняясь, Нуньес продолжал: — Ник, политика — это искусство возможного; не исключено, что нам предоставят отсрочку, но поджелудочной нам не получить ни за какие коврижки. Этого у них просто нет. Понимаешь, нам придется списать Соузу, а на его место назначить кого-нибудь из младших механиков. Уинтона, например. Или Боббса, или…

В этот момент огромный экран из серого стал ослепительно-белым. И спикер-система произнесла:

— Добрый вечер.

Полторы тысячи зрителей в Оргзале привычно пробормотали в ответ:

— Добрый вечер.

Это было привычной формальностью: никакой обратной связи с поверхностью не было. Информация шла только в одном направлении — вниз. Только с поверхности под землю.

— Программа новостей, — возвестил голос из динамиков. На экране появился стоп-кадр: горящие и рушащиеся здания. Затем картинка ожила. Под звуки, похожие на отдаленный рокот странных инопланетных тамтамов, здания превращаются в пыль — одно за другим, дождем каменных осколков осыпаются на землю, буквально растворяясь в воздухе. На их месте остается лишь дым, а в дыму бесчисленные «жестяные девы», которые до сих пор удерживали Детройт, — разбегаются, точно муравьи, выпущенные из невидимой банки. И какая-то невидимая сила методично давит их, точно муравьев.

Планы становились все крупнее, грохот изливался из динамиков. Похоже, камера была установлена на одном из спутников-шпионов Зап-Дема, она демонстрировала картину всеобщего разрушения. Общественные здания: библиотека, церковь, школа, банк. Возможно, это были комбинированные съемки. Потом, с небольшим замедлением, камера показала, как здания распадаются едва ли не на молекулы, превращаются в пыль, из которой когда-то возникли.

«А ведь там, наверху, вполне могли бы быть мы. А не жестянки. Когда я был мальчишкой, мы с родителями целый год жили в Детройте».

Господи, благодарю тебя за всех нас, комми и американцев. За то, что война началась на колонизованной планете, из-за спора о том, кому именно — Зап-Дему или Нар-Дему — должна принадлежать основная часть ее поверхности. Именно благодаря этому в течение года, пока шла война на Марсе, население Земли успело спрятаться в подземные убежища. И, подумал он, мы все еще тут. Конечно, ничего хорошего в этом нет, но мы все еще целы — в отличие от них. Он не мог отвести глаз от экрана, где целый взвод жестянок плавился в огне — они действительно плавились, как жестяные банки. Самое страшное, что они продолжали двигаться, растекаясь на ходу. Ник не выдержал и отвел глаза.

— Ужас какой! — шепнул комиссар Нуньес, сидящий рядом с ним с посеревшим лицом.

В этот момент на пустое кресло справа от Николаса опустилась Рита. На ней был купальный халат и шлепанцы. Вместе с ней пришел и младший брат Николаса Стью. Оба тут же, так ничего ему и не сказав, уставились на экран — как будто Николаса вообще здесь не было. На самом деле каждый из присутствующих в Оргзале был один на один с катастрофой, которая происходила перед ними на гигантском телеэкране. Наконец диктор объявил:

— Вы… видели… Детройт. 19 мая 2025 года от Рождества Христова. Аминь.

Им хватило нескольких секунд, чтобы разрушить защитный барьер, окружающий город, ворваться внутрь и сделать это.

Детройт продержался почти пятнадцать лет. Что ж, на очередном заседании Верховного Совета в Кремле, который они берегут как зеницу ока, маршал Харензанный сможет нанять художника, чтобы тот в качестве символа очередной победы нарисовал на двери зала заседаний еще одну маленькую башенку. Теперь у него на счету еще один американский город.

И тут… Николас еще был охвачен ужасом. На его глазах был обращен в пыль еще один из немногих оставшихся столпов западной цивилизации, в которую он искренне верил и которую по-настоящему любил. И несмотря на этот ужас, в голове Николаса уже шевелилась унизительная, эгоистичная мысль. Это означает, что план опять повысят. С каждым днем наверху остается все меньше людей, и все больше спрашивают с нас — с тех, кто внизу.

— Сейчас Янси все объяснит, — пробормотал Нуньес. — Ну, как такое могло случиться. Слушай внимательно.

И, конечно же, Нуньес оказался прав, потому что Протектор никогда не сдавался. В своем нежелании признать, что этот последний удар является смертельным, он был похож на огромную старую упрямую черепаху — это его качество всегда восхищало Николаса.

И вот теперь…

Они наконец таки добрались до нас, понял Николас… и даже до тебя, Тэлбот Янси, наш дух-пол-военачальник, которому до сих пор хватает мужества жить на поверхности, в своей крепости в Скалистых горах. Даже тебе, дружище, вряд ли удастся исправить положение.

— Американцы, друзья мои, — раздался голос Янси, в котором не слышалось даже намека на усталость или раздражение. Николас заморгал, потрясенный силой этого человека. Янси казался абсолютно невозмутимым. Он оставался верен своим корням, своему вест-пойнтскому воспитанию. Он тоже видел, что произошло, принял это и понял. Тем не менее он не позволил эмоциям выбить себя из колеи, лишить спокойствия и мудрости.

— Теперь вам известно, — продолжал Янси негромким голосом человека средних лет, голосом умудренного опытом солдата, Крепкого телом и твердого духом, который способен оставаться таким еще многие годы…

…ничего общего с нынешним подопечным Кэрол — высосанной оболочкой, умирающим предметом, распластанным на больничной койке…

— …что случилось ужасное. От Детройта не осталось ничего, а вы знаете, какой вклад вносили все эти годы его заводы-автоматы в производство военной техники. Теперь мы лишились их. Однако при этом мы не потеряли ни одной человеческой жизни — единственной ценности, с которой мы не можем, не хотим расстаться.