Клиффорд Саймак - Город. Все живое…

Они были розовыми до тех пор, пока он не решил, что они вовсе не розовые, а голубые, а иногда они выглядели и не розовыми, и не голубыми, а скорее зелеными, хотя, конечно, такой цвет нельзя однозначно назвать зеленым.

Они были красивыми, безусловно, но красота эта раздражала и беспокоила — совсем необычная и незнакомая красота.

Здания, как показалось Крейгу, находились в пяти минутах ходьбы полем. Он шел минут пятнадцать, но достиг лишь того, что смотрел на них чуть под другим углом. Впрочем, трудно сказать — здания как бы постоянно меняли свои формы.

Это была, разумеется, не более чем оптическая иллюзия.

Цель не приблизилась и еще через пятнадцать минут, хотя он мог поклясться, что шел прямо.

Тогда он почувствовал страх.

Казалось, будто, продвигаясь вперед, он уходил вбок, словно что-то гладкое и скользкое перед ним не давало пройти. Как изгородь, изгородь, которую невозможно увидеть или почувствовать.

Он остановился, и дремавший в нем страх перерос в ужас.

В воздухе что-то мелькнуло. На мгновение ему почудилось, что он увидел глаз, один-единственный глаз, смотрящий прямо на него. Он застыл, а чувство, что за ним наблюдают, еще больше усилилось, и на траве по ту сторону незримой ограды заколыхались какие-то тени. Как будто там стоял кто-то невидимый и с улыбкой наблюдал за его тщетными попытками пробиться сквозь стену.

Он поднял руку и вытянул ее перед собой. Никакой стены не было, но рука отклонилась в сторону, пройдя вперед не больше фута.

И в этот миг он почувствовал, как смотрел на него из-за ограды этот невидимый: с добротой, жалостью и безграничным превосходством.

Он повернулся и побежал.

Крейг ввалился в дом Шермана и рухнул на стул, пытливо глядя в глаза, хозяина.

— Вы знали, — произнес он. — Вы знали и послали меня.

Шерман кивнул.

— Вы бы не поверили.

— Кто они? — прерывающимся голосом спросил Крейг. — Что они там делают?

— Я не знаю, — ответил Шерман.

Он подошел к плите, снял крышку и заглянул в котелок, из которого сразу потянуло чем-то вкусным. Затем он вернулся к столу, чиркнул спичкой и зажег старую масляную лампу.

— У меня все по-старому, — сказал Шерман. — Электричества нет. Ничего нет. Уж не обессудьте. На ужин кроличья похлебка.

Он смотрел на Крейга через коптящую лампу, пламя закрывало его тело, и в слабом мерцающем свете казалось, что в воздухе плавает одна голова.

— Что это за изгородь? — почти выкрикнул Крейг. — За что их заперли?

— Сынок, — проговорил Шерман, — отгорожены не они.

— Не они?..

— Отгорожены мы, — сказал Шерман. — Неужели не видишь? Мы находимся за изгородью.

— Вы говорили днем, что нас содержат. Это они?

Шерман кивнул.

— Я так думаю. Они обеспечивают нас, заботятся о нас, наблюдают за нами. Они дают нам все, что мы просим.

— Но почему?!

— Не знаю, — произнес Шерман. — Может быть, это зоопарк. Может быть, резервация, сохранение последних представителей вида. Они не хотят нам ничего плохого.

— Да, — убежденно сказал Крейг. — Я почувствовал это. Вот что меня напугало.

Они тихо сидели, слушая, как гудит пламя в плите, и глядя на танцующий огонек лампы.

— Что же нам делать? — прошептал Крейг.

— Надо решать, — сказал Шерман. — Быть может, мы вовсе не хотим ничего делать.

Он подошел к котелку, снял крышку и помешал.

— Не вы первый, не вы последний — приходили и будут приходить другие. — Он повернулся к Крейгу. — Мы ждем. Они не могут дурачить и держать нас в загоне вечно.

Крейг молча сидел, вспоминая взгляд, преисполненный доброты и жалости.

Не надеясь на основательность нашего школьного образования, рискну напомнить, что в названии этого послесловия обыгран заголовок знаменитой статьи Н.Г. Чернышевского «Русский человек на rendez — vous», в которой он подметил странное поведение некоторых героев русской литературы, трусливо сбегающих со свиданий именно в тот момент, когда должна решаться их судьба. За, казалось бы, частной человеческой слабостью великий критик увидел глубокие социальные корни, о которых читатель может узнать из упомянутой статьи. Хотелось бы только подчеркнуть, что со времен Н.Г.Чернышевского французское слово «rendez — vous» (рандеву) стали у нас понимать не только как любовное свидание, но как решительную, решающую встречу, переломный момент, от которого зависит будущее встречающихся. Добавлю еще, что в фантастике синонимом слов «рандеву» и «встреча» чаще всего служит слово «контакт».

От такой, может быть, неожиданной параллели попробуем подойти к творчеству выдающегося американского фантаста Клиффорда Дональда Саймака.

Сын крестьянина, эмигрировавшего в США из-под Праги, Клиффорд Саймак родился в 1904 году в штате Висконсин. Там же он окончил университет и стал журналистом. Как фантаст К.Саймак дебютировал в 1931 году, и теперь он заслуженный старейшина гильдии американских фантастов. Известность пришла к нему после выхода романа «Город» (1952), по мнению многих американских критиков, наиболее значительного произведения писателя, за роман он был награжден главным для американских фантастов призом, который позже был назван призом Хьюго (в честь писателя и издателя первого научно-фантастического журнала Хьюго Гернсбека), и К.Саймак получал его еще неоднократно.

В некоторых отношениях «Город» — произведение почти что уникальное; роман отличается не только от последующих книг писателя, но и от большей части американской — или, вернее, западной — фантастики.

Прежде всего столь огромный временной интервал, на который растянулось действие романа — десять тысяч лет, — встречается очень редко. В такую даль фантасты обычно не заглядывают, боятся оказаться смешными, что ли. Но главное даже не в этом.

Перенасыщенное всевозможными бытовыми, техническими, научными чудесами будущее, которое предстает перед нами в книгах западных фантастов, по своему общественному устройству мало чем отличается от современного строя, разумеется, того, который наличествует на родине сочинителей. Почти наверняка, скажем, мы встретим в этом будущем сенаторов (и чаще всего — продажных политиканов), бизнесменов, коммивояжеров и тому подобный люд. Высокое литературное мастерство, поразительная сюжетная изобретательность, богатство фантастических деталей и — откровенное, часто декларативное нежелание задумываться над какими бы то ни было социальными переменами. Авторы словно наталкиваются на невидимую, но упругую стену, вроде той, которая возникает в романе «Все живое…», однако в отличие от героев романа они не испытывают никакого желания ее преодолевать. Нас бы сейчас далеко увело исследование причин этой боязни. Достаточно констатировать, что произведения, в которых был бы изображен иной общественный строй, непохожий на нынешний, можно пересчитать по пальцам. «Город» — одно из таких произведений.