Вернон Виндж - Пламя над бездной

Заниматься этим на мостике звездолета — такого Равна раньше никогда не делала. Но у нее и своего звездолета никогда раньше не было. Да, его не зря прозвали придонным люггером. Увлекшийся Фам потерял привязь. Они парили в воздухе, иногда налетая на стены, на сброшенную одежду, вплывая в капли слез. Много прошло минут, и их головы оказались в сантиметре от пола, а тела выгнулись под углом к потолку. Равна едва осознавала, что ее трусы развеваются, как флаг, зацепившись за лодыжку. Этот приступ любви был не совсем такой, как описывается в романах. Во-первых, в свободном полете не на что опереться. Во-вторых…

Фам чуть отодвинулся, ослабив хватку на ее спине. Она отвела рыжие волосы с его лица и посмотрела в покрасневшие глаза.

— Знаешь, — сказал он трясущимся голосом, — я никогда не знал, что могу так кричать, что лицо потом болит.

Она улыбнулась:

— Значит, ты был заколдован.

Она выгнулась у него в руках, нежно притянув его ближе. Они несколько минут парили в молчании, тела их отдыхали в изгибах друг друга, ничего, кроме друг друга, не чувствуя.

— Спасибо, Равна.

— …всегда пожалуйста. — Ее голос был сонно-серьезен, и она обняла его крепче. Непонятно, чем он для нее был — чем-то пугающим, чем-то чарующим, чем-то раздражающим. А что-то она даже не хотела признать сама перед собой — до этой минуты. Впервые с момента крушения Ретрансляторов она почувствовала надежду. Глупая физическая реакция, может быть… а может быть, и нет. Здесь, в ее руках, мужчина, который не уступит любому герою приключенческих книг, и более того — человек, который был частью Силы.

— Фам… как ты думаешь, что там случилось на Ретрансляторах? Зачем убили Старика?

Смешок Фама не показался ей деланным, но руки его вокруг ее тела напряглись.

— Ты меня спрашиваешь? Я же тогда умирал, вспомни… Нет, не так. Это Старик, Он тогда умирал. — Фам на минуту замолчал. Мостик медленно поворачивался вокруг них, молча двигались дальние звезды. — Мое божеское естество страдало от боли, это я помню. Он был в отчаянии, в панике… Но перед тем, как умереть, Он пытался для меня что-то сделать. — Голос Фама стал тише, он углубился в воспоминания. — Да. Это было как будто я — дешевый чемодан, и Он набивает меня всем барахлом, которое еще можно вывезти. Вроде как десять килограммов в девятикилограммовый мешок. Он знал, что мне это больно — в конце концов, я же был частью Его, — но это было не важно. — Фам дернулся в ее объятиях, его лицо снова стало диковатым. — Я не садист, и он вряд ли им был, но…

Равна покачала головой:

— Я… я думаю, он переводил себя в тебя.

Фам секунду помолчал, пытаясь это осмыслить.

— В этом нет смысла. Во мне места не хватит на сверхчеловека.

Страх и надежда гонялись друг за другом по сужающимся кругам.

— Нет, подожди. Ты прав. Даже если бы умирающая сила считала реинкарнацию возможной, в нормальном мозгу нет места столько сохранить. Но Старик пытался сделать что-то другое. Помнишь, как я молила его помочь нам в этом полете в сторону Дна?

— Да. Я — то есть Он — вам сочувствовал, как зверькам, которые попались какому-то новому хищнику. Он даже не думал, что Отклонение может быть опасно и для него, пока не…

— Верно. Пока не оказался под атакой. И это было полным сюрпризом для Сил — что Отклонение оказалось большим, чем проблемой для недоразвитых умов. И тогда Старик действительно попытался помочь. Он вбил в тебя все планы и автоматику. И вбил так много, что ты чуть не умер, так много, что ты в этом не можешь разобраться. Я о таких случаях читала в прикладной теологии… — «Не больше фактов, чем легенд». — Это называется «Богошок».

— Богошок? — Фам заинтересовался этим словом. — Какое странное название. Я помню Его панический страх. Но если Он действительно делал то, что ты говоришь, почему Он мне просто не сказал? И если я набит добрыми советами, то почему все, что я вижу внутри себя… — взгляд его стал чуть похож на тот, что был пару дней назад… — это тьма. Темные статуи с резкими краями, они толпятся во тьме.

Снова наступило долгое молчание. Но теперь Равна почти физически ощущала, что Фам думает. Его руки крепко сжались, подергиваясь, иногда по телу проходила дрожь.

— Да. Многое сходится. Большую часть я все равно не понимаю и никогда не пойму. Старик к концу открыл что-то верное. — Его руки снова сжались, и он зарылся лицом в ее шею. — Это было очень… очень личное, то убийство, что совершило над ним Отклонение. И даже умирая, Старик это понял. — Снова молчание. — Отклонение — это нечто очень древнее, Равна. Ему, быть может, миллиарды лет. Угроза, которую Старик мог вообразить только теоретически, пока она Его не убила. Но…

Минута. Вторая. Фам молчал.

— Да ты не волнуйся, Фам. Дай ему время созреть.

— Ага. — Фам отодвинулся, чтобы видеть ее лицо. — Но одно я теперь знаю: Старик сделал это не без причины. Мы не гонимся за призраком. Есть что-то там, у Дна, на этом корабле страумеров, что было, по мнению Старика, важно.

Он провел ладонью по ее лицу, и улыбка его была грустна, а не радостна.

— Но разве ты не понимаешь, Равна? Если ты права, сегодня я больше человек, чем буду уже когда-нибудь. Я полон того, что нагрузил в меня Старик, этого богошока. Большую часть этого я никогда не пойму сознательно, но если все пойдет, как задумано, то это когда-нибудь взорвется. Я стану Его телеуправляемым устройством, Его роботом возле Дна.

«Только не это!» Но Равна заставила себя пожать плечами.

— Может быть. Но ты — человек, и мы делаем одно дело… и я тебя не оставлю и не отпущу.

Равна знала, что в библиотеке корабля есть технология «Резкого старта». Но оказалось, что эта тема — серьезная академическая дисциплина. Кроме десятков тысяч примеров, были программы настройки на специфические обстоятельства и куча теорий довольно скучного вида. Хотя в Крае «проблема повторного открытия» была тривиальной, в Медленной Зоне случались практически любые комбинации событий. Цивилизации там не могли существовать более нескольких тысяч лет. Иногда их коллапс бывал резким — несколько десятилетий после глобальной войны или отравления атмосферы. Другие загоняли себя назад в средневековье. И разумеется, большинство рас заканчивали самоистреблением, по крайней мере в пределах одной солнечной системы. Те, кто себя не истребил (и даже некоторые из тех, кто истребил), начинали трудное восхождение к потерянным высотам.

Изучение этих вариаций носило имя «Прикладная история технологии». К обоюдному сожалению как ученых, так и цивилизаций в Медленной Зоне, настоящее прикладное значение теория имела редко: события в описываемых примерах к моменту, когда становились известны в Крае, устаревали на столетия, и мало кто из исследователей желал вести полевые работы в Медленной Зоне, где поиск места для эксперимента и его проведения мог отнять существенную часть жизни. Как бы там ни было, а для миллионов университетских факультетов эта дисциплина была приятным хобби. Одной из любимых игр был поиск скорейшего пути от данного уровня технологии до наивысшего возможного в Медленной Зоне. Приходилось учитывать множество деталей, включая сюда уровень примитивности, количество остаточных научных познаний (или терпимости) и физическую природу расы. Теории историков воплощались в программах, у которых на входе были факты о состоянии цивилизации и желательных результатах, а на выходе — действия, ведущие к этим результатам скорейшим путем.