Айзек Азимов - Академия и Земля (сборник)

– Значит, ты изменил свои планы и готов теперь терять время на этой планете в поисках роботов.

– Нет, Блисс. Не совсем так. Мне кажется, что роботы не могут просуществовать двадцать тысяч лет без ухода за ними. Хотя… раз ты видела робота с проблесками активности, ясно, что на мои логические представления о роботах полагаться нельзя. На невежестве далеко не уедешь. Роботы могут оказаться более крепкими ребятами, чем я о них думал. А может быть, у них есть определенный потенциал самосохранения.

– Послушай меня, Тревайз… только прошу тебя, пусть это останется между нами.

– Между нами? – удивленно и довольно громко переспросил Тревайз. – А от кого у нас могут быть секреты?

– Тс-с! От Пела, конечно. Так вот, тебе не стоит менять планы. Ты был прав. Здесь нет действующих роботов. Я ничего не обнаружила.

– Одного обнаружила, а это уже кое-что.

– Ничего я не нашла. Этот робот бездействовал. Давно бездействовал.

– Ты сказала…

– Я знаю, что я сказала. Пелу показалось, будто он видел какое-то движение и слышал звук. Пел – романтик. Он всю свою сознательную жизнь занимался сбором информации, а таким путем трудно сказать свое слово в науке. Он наверняка мечтает лично сделать важное открытие. Он обнаружил название планеты – «Аврора», это бесспорно, и он так счастлив – ты просто представить себе не можешь, как он счастлив. И ему отчаянно хотелось найти что-нибудь еще.

– Ты что, хочешь сказать, что он так жаждал совершить открытие, что убедил себя в том, что нашел функционирующего робота? А на самом деле что он нашел?

– Он нашел глыбу ржаного металла, в которой разума не больше, чем в камне, на котором она лежала.

– Но ты подтвердила его рассказ!

– Я не могла заставить себя лишить Пела радости открытия. Он мне так дорог…

Тревайз с минуту молча смотрел на Блисс. Наконец он спросил:

– Послушай, давай начистоту. Чем он тебе так дорог? Что ты в нем нашла? Я хочу понять. Честно и откровенно – хочу понять. Тебе он должен казаться стариком – безо всякой там романтики. Он – изолят, а ты презираешь изолятов. Ты юна и прелестна, наверняка на Гее есть молодые крепкие мужчины. С ними ты можешь поддерживать такие отношения, которые, будучи пропущены через Гею, могут унести к высотам экстаза. Так что же ты нашла в Джене?

– Разве ты не любишь его? – пристально посмотрела Блисс на Тревайза.

– Я? Люблю, конечно, – пожал плечами Тревайз. – По-братски.

– Ты знаешь его не так уж давно, Тревайз. Почему же ты любишь его этой своей братской любовью?

Тревайз не сумел сдержать искренней улыбки.

– Ну, знаешь, он такой чудак. Я, честно говоря, готов поверить, что никогда в жизни он не думал о себе. Ему приказали отправиться вместе со мной – и он отправился. Без возражений. Он хотел, чтобы мы полетели на Трентор, но, когда я сказал, что хочу лететь на Гею, он не стал спорить. И теперь он странствует со мной в поисках Земли, хотя понимает, как это опасно. Я уверен, что, если потребуется пожертвовать жизнью за меня или за кого-нибудь, он пожертвует. Без раздумий.

– А ты отдашь свою жизнь за него, Тревайз?

– Могу, если у меня не будет времени подумать. Если оно у меня будет, я могу растеряться. Я не такой добрый, как он. И из-за этого у меня такое ужасное желание защищать и охранять его. Я не хочу, чтобы Галактика перевоспитала его. Понимаешь? И я должен защищать его от тебя, особенно от тебя. Мне нестерпима мысль о том, что ты бросишь его, когда он, старый чудак, перестанет тебя забавлять.

– Я так и думала. Значит, угадала, Но почему ты не можешь поверить, что я вижу в Пеле то же самое, что видишь в нем ты, – и даже больше, чем ты, так как я могу непосредственно контактировать с его сознанием? Неужели я веду себя так, словно хочу сделать ему больно? Разве поддержала бы я его фантазию о действующем роботе, если бы не желала ему добра? Тревайз, я привыкла к тому, что ты зовешь добротой; ведь каждая частица Геи готова пожертвовать собой ради целого. Мы не знаем, не понимаем иного образа действий. Но при этом мы ничего не теряем, поскольку каждая частица сохраняется в целом, хотя тебе это не понять. А Пел – он совсем другой.

Блисс не смотрела на Тревайза. Казалось, она говорила сама с собой.

– Он – изолят. Он – альтруист. Он не думает о себе, но не потому, что является частицей чего-то большего. Он альтруист просто потому, что он таким родился. Понимаешь? Он способен потерять все и ничего не обрести, и все же он таков, каков есть. Мне стыдно перед ним из-за того, что я живу без страха потерь, а он таков, каков есть, – без надежды на обретение чего-либо.

Блисс вновь взглянула на Тревайза. Во взгляде ее горело торжество.

– Да знаешь ли ты, насколько лучше тебя я понимаю Пела? И ты всерьез опасаешься, что я могу хоть как-то обидеть его?

– Блисс, вот ты сегодня сказала: «Слушай, давай не будем ссориться», а я ответил: «Как хочешь». Это вырвалось у меня потому, что я все время волновался за Джена. Теперь моя очередь. Слушай, Блисс, будем друзьями. Ты вольна убеждать меня в преимуществах Галаксии, я оставляю за собой право спорить с тобой, но все равно и несмотря ни на что – будем друзьями, – сказал Тревайз и протянул Блисс руку.

– Конечно, Тревайз, – улыбнулась Блисс, и их руки встретились в крепком рукопожатии.

Тревайз мысленно усмехнулся. Когда он работал с компьютером в поисках звезды, задав первую комбинацию координат, и Пелорат, и Блисс не отходили от него и засыпали вопросами. Теперь же они мирно спали в своей каюте или, по крайней мере, отдыхали и оставили Тревайза наедине с компьютером.

В каком-то смысле это льстило Тревайзу – ему казалось, что теперь его спутники наконец признали, что он знает, что делает, и не нуждается в понукании или надзоре. Тревайз, успешно осуществив первую попытку, теперь больше полагался на компьютер и подозревал, что может не то чтобы совсем устраниться, но, как минимум, гораздо меньше присматривать за его работой.

На экране появилась новая звезда – очень яркая и, как и предыдущая, не отмеченная на карте Галактики. Она оказалась ярче той, вокруг которой вращалась Аврора, а самое главное – ее не было в памяти компьютера.

Тревайз думал о странностях древних традиций. Целые века могли с одинаковым успехом либо препарироваться до мелочей, либо напрочь выбрасываться из памяти. Целые цивилизации могли оказаться низвергнутыми в небытие. И все-таки из тьмы веков доходили, неведомо как уцелев, отрывочные знания, вспоминаемые без искажений, такие, как, например, эти координаты.

Пару дней назад он заговорил об этом с Пелоратом, и тот сказал, что именно это и делает изучение легенд и мифов таким благодатным полем в деле исследования прошлого. «Хитрость состоит в том, – сказал Пелорат, – что нужно решить или угадать, какие именно фрагменты легенды представляют собой неискаженную, хотя и замаскированную истину. Это не так легко, и разные мифологи чаще всего выбирают разные фрагменты, как правило, те, что подтверждают избранные концепции или варианты интерпретации».