Дин Кунц - Франкенштейн: Мертвый город

— Всем тихо, — прошептал Салли Йорк.

Брайс и Трейвис прислушались к совету бывалого искателя приключений, отчасти оттого, что, несмотря на шум, ничего в коконах не двигалось. Их поверхности не волновались и не натягивались, указывая на скорые роды.

Когда скользящий шум постепенно утих, Брайс посмотрел на Трейвиса, лицо которого подсвечивались отражающимся от блестящего мешка лучом фонарика. Черты лица мальчика — его лоб и нахмуренные брови, испуганные глаза, решительно выглядящий рот — отображали его мысли так ясно, как электронная книжка отображает страницу на экране. Иногда коконы скручивались между собой и вокруг парализованной, но живой еды, которой они будут питаться во время своего превращения, и Трейвис размышлял о том, что работники кухни возможно были запечатаны внутри этих отвратительных сумок; выведенная из строя, но осознающая происходящее, его мать среди них, в обнимку с чем-то светлым и извивающимся, приступившим к пиршеству.

Брайс вздрогнул и страстно захотел оказаться в кресле, с кружкой крепкого кофе и книгой Луиса Ламура [70] Луис Ламур/Louis L’Amour (1908–1988) — американский писатель, наиболее знаменитый и плодовитый автор вестернов. или Элмера Келтона [71] Элмер Стивен Келтон/Elmer Stephen Kelton (1926–2009) — американский журналист и писатель, известный в т. ч. по своим вестернам. , в которых самыми отпетыми негодями были наемные бандиты или пустившийся во все тяжкие шериф, или разбойники, грабящие дилижансы.

Когда тишина снова обрела власть, Салли Йорк прошептал:

— Спокойно… стойте вместе… посмотрите вокруг.

Из-за того, что кухня находилась в задней части школы, верхний свет не был бы виден с улицы. Тем не менее, Салли не собирался его включать, и Брайс полагал, что это, возможно, потому что он боялся, что живущие в коконах возбудятся от яркого света. Или, возможно, он боялся, что звук выстрелов из дробовика, который пробьется через дверной замок, будет услышан не теми людьми — они не были настоящими людьми — которые будут курсировать вокруг здания и заглядывать. По невысказанному соглашению они держали фонарики направленными вниз и от окон.

По всей большой ведомственной кухне присутствовали признаки насилия. Опрокинутое оборудование, раскиданные кастрюли и сковородки, разбитая посуда. Работники кухни явно дали бой.

Возле блока из двух составленных печей фонарик Брайса обнаружил отрезанную руку. От отвращения он почти отвел оттуда луч, но подсознательно понимал, что что-то в этой отрубленной конечности было более шокирующим, чем просто факт ее существования. Ему потребовалось мгновение, чтобы осознать, что на месте большого пальца руки находился большой палец ноги, не такой, который пришил к руке какой-нибудь псих-балагур, а палец ноги, который вырос естественным образом в том месте, где должен быть палец руки.

Много часов назад этот день съехал с рельсов реальности, и Брайс больше не был уверен, что два плюс два всегда будет равняться четырем. И все же эта отрезанная рука ознаменовала крутой поворот в еще более странную реальность, чем та, которую он исследовал, даже когда услышал в больнице на расстоянии приглушенные крики ужаса и боли, поднимающиеся от подвала к его уборной через трубу системы отопления.

И теперь он осознал, что палец ноги, находящийся не на своем месте, был не единственной особенностью руки. В самой мясистой части ладони находился полусформировавшийся нос: колумелла [72] Перегородка преддверия носа. , кончик носа, единственная ноздря, из которой торчали несколько волосинок и небольшой длины переносица. Неполный нос был так хорошо детализирован, что он ожидал увидеть дрожание волосинок при выдохе.

Он был для этого слишком стар. Ему было семьдесят два. Его жена, Рената, умерла полтора года назад, и он был теперь неизмеримо старше, чем был тогда, старый, обессиленный. Жизнь без нее была в некотором смысле не менее пресной, чем жизнь без еды; это просто другой вид голодания.

Обнаружив эту жуткую руку, он захотел вернуться домой, скрутиться на своей половине кровати, так, чтобы было видно фотографию Ренни в рамке, стоящую на прикроватном столике, заснуть и позволить миру отправиться прямиком в ад, если он туда катился.

Одна лишь вещь сдержала его от того, чтобы совершить это действие — или бездействие: Трейвис Эхерн. Он верил, что он видел в этом мальчике что-то похожее на молодого Брайса Уолкера в прошлом. Он хотел, чтобы Трейвис жил, чтобы найти свою Ренату, найти работу, для которой был рожден, и познать удовлетворение от того, что делает ее хорошо. У них с Ренни так и не получилось родить детей, но теперь по иронии судьбы он был ответственен за ребенка.

Брайс так долго задержался над четырехпалой мутацией, что и Трейвис, и Салли увидели ее и стояли с ним, размышляя о ней. Никто из них не высказывал комментариев по поводу руки, не потому что их шепот мог взволновать жителей коконов, а потому что не было на тот момент адекватных слов.

В дальнем конце кухни относительно точки, где они вошли, находилась дверь, ведущая в место, которое Трейвис, часто бывавший здесь со своей матерью, определил как большую кладовку с отдельным входом. Высокий шкаф из толстолистовой стали, стоявший напротив стены, противоположной двери, во время случившейся схватки, как бы она ни происходила был опрокинут на вход в кладовку, выполняя роль подпорки, находящейся под большим углом и не позволяющей открыть дверь.

— Мы должны посмотреть, — прошептал Трейвис. — Должны.

Брайс и Салли отставили дробовики и с большим усилием все вместе подняли шкаф к стене, к которой он был приставлен. Дверцы на автоматически защелкивающихся замках не открылись, но Брайс слышал, как внутри шумело разбитое содержимое.

Когда Трейвис потянулся к ручке двери в форме рычага, Салли тихо попросил мальчика подождать, пока он возьмет свой дробовик обеими руками.

Брайс держал два фонарика, как и Трейвис, находясь по одну сторону и вне линии огня Салли, открыл дверь и толкнул ее внутрь. Два луча заиграли по полкам у задней стены глубокой кладовки, а затем направились вниз к женщине, сидящей на полу.

Трейвис сказал:

— Мама?

Она посмотрела на них в изумлении, пораженная или непонимающая, в ее глазах горел страх.

Брайс не знал, чем была серебристая бусинка, переливающаяся как капля ртути на ее левом виске, но подумал, что это не может быть ничем хорошим.

В снегу на почти плоской крыше KBOW Сэмми Чакраберти занял позицию у передней части здания за парапетом в три фута высотой. Через каждые четыре фута в этой стене, окружающей крышу, располагались зубцы в два фута шириной, с которых защитник мог в относительной безопасности стрелять по нападающим. Он сидел, прислонившись правым боком к парапету, вытянув голову вперед, чтобы выглядывать из-за зубца, смотрел на восток, на въезд на автостоянку, куда могли свернуть с улицы плохие парни — если они появятся.