Орсон Кард - Дети разума. Тень Эндера

— Парень, которого кличут Улисс. Это он ее убил, — ответил Сержант. Потом он опустил брезент. Его поиски завершились. Ахиллу следует знать, что его страхи оправдались — Улисс выбрал наугад кого-то из семьи.

— Теперь у нас нет иного выбора, кроме как убить его, — сказал Сержант чуть позже.

— И без того много крови, — ответил Ахилл, — но боюсь, что ты прав.

Кто-то из малышни плакал. Другой пискнул:

— Недотепа накормила меня, когда я уже доходил от голода.

— Заткнись, — сказал Сержант. — Мы теперь едим лучше, чем когда Недотепа была вожаком.

Ахилл положил ладонь на руку Сержанта, как бы сдерживая его.

— Недотепа старалась делать хорошо все, что должен делать вожак. И именно она ввела меня в эту семью. В определенном смысле то, что я даю вам, дар именно Недотепы.

Все серьезно кивнули, соглашаясь.

Кто-то спросил:

— Ты думаешь, Улисс и Боба убил?

— Тоже мне потеря! — фыркнул Сержант.

— Всякая потеря в моей семье — это большая потеря, — ответил Ахилл. — Больше их быть не должно. Улисс либо уберется из города и немедленно, либо он покойник. Пусти об этом слух, Сержант. Пусть на улице все знают, что вызов брошен. Улиссу запрещено есть в любой столовке города, пока он не встретится со мной. Он сам навлек это на себя, когда решил воткнуть нож в глаз Недотепы.

Сержант отдал честь и убежал. Он был образцовым исполнителем приказов.

И все же на бегу он рыдал. Он плакал потому, что еще никому не успел рассказать, как именно умерла Недотепа и о том, что ее глаз превратился в кровавую дыру. Может быть, Ахилл узнал об этом еще от кого-нибудь? Может быть, слышал раньше, но не поделился ни с кем, пока Сержант не вернулся с новостями? Может быть. Все может быть. Но теперь Сержант знал истину. Улисс не поднимал руку ни на кого из них. Это сделал Ахилл. Сделал то, что с самого начала предрекал Боб. Ахилл убил Недотепу за то, что она в свое время избила его. Не простил ей этого. Убил, чтобы переложить вину на Улисса. А теперь спокойно сидит и рассуждает о том, какая Недотепа была добрая и как они ей все обязаны. Даже то, что он им дает, — дело рук Недотепы.

Значит, Боб был прав с самого начала. Во всем. Ахилл, возможно, и хороший отец, но по натуре он киллер и никого не прощает.

И Недотепа тоже все знала. Ее предупредил Боб, и она знала. Но ведь она сама выбрала им Ахилла в папы. Выбрала и умерла из-за этого. Она — как Иисус, о котором им говорила Хельга во время завтраков. Она умерла за свой народ. А Ахилл… он как Бог. Заставляет людей платить за грехи, независимо от того, что именно они совершили.

Значит, надо быть ближе к Богу, причем с той его стороны, где он добр.

Я останусь с Ахиллом. Буду почитать отца своего, это уж точно, и тогда я останусь живым, пока не вырасту и не начну жить самостоятельно.

А что до Боба, то он умен, но не так умен, чтобы остаться в живых. Но если ты не выживаешь, тогда тебе так и надо — станешь мертвяком и вся недолга.

К тому времени, когда Сержант свернул за первый угол, чтобы начать распускать слух, что Ахилл наложил табу на кормление Улисса в столовках города, он уже не плакал. Речь шла о выживании. И хотя Сержант знал, что Улисс никого не убивал, он понимал, что для безопасности семьи надо, чтобы Улисс умер. Смерть Недотепы была поводом потребовать от всех остальных отцов семей, чтобы они отошли в сторону и дали Ахиллу возможность разделаться с Улиссом. Когда это произойдет, Ахилл станет лидером среди отцов семей Роттердама. А Сержант — его правой рукой, потому что знает тайну Ахилла, но скрывает ее от всех, ибо благодаря этому и сам Сержант, и их семья, и все беспризорники Роттердама получат для себя лучшую жизнь.

— Я ошиблась насчет первого. Его тесты достаточно хороши, но характер не подходит для Боевой школы.

— Из тех тестов, которые вы мне показывали, этого не следует.

— Он очень умен. Он выдает нужные ответы, но в них просвечивает ложь.

— И каким же тестом вы воспользовались, чтобы установить это?

— Он совершил убийство.

— Да, это плохо. А как насчет второго? Как вы полагаете, что мне делать с таким малышом? Когда выуживаешь такую рыбешку, то правильнее бросать ее обратно в реку.

— Учите его. Кормите. Он подрастет.

— Мне кажется, у него нет даже имени?

— Нет есть.

— Боб? Это не имя. Скорее чья-то шутка.

— Все будет иначе, когда он подрастет.

— Ладно, держите его у себя, пока ему не стукнет пять. Сделайте для него все что сможете, а потом покажете мне результаты.

— Мне надо искать детей. Других.

— Нет, сестра Карлотта, не надо. За все годы поисков — это самая важная ваша находка. А время такое, что сейчас мы уже не можем терять его на новые поиски. Доведите этого кандидата до ума, и с точки зрения МКФ, вы сделаете жизненно важное дело.

— Вы пугаете меня, говоря, что времени не осталось?

— Не понял. Христиане уже несколько тысячелетий ждут конца света.

— Но он же не наступает.

— Вот и ладно, пусть будет так и дальше.

Сначала Боба интересовала только пища. Еды было много. Сперва он съедал все, что перед ним ставили на стол. Он ел до тех пор, пока не наедался до отвала. Это было чудесное слово, значения которого он до сих пор просто не мог представить. Он ел до тех пор, пока в животе уже не оставалось места. Он ел так часто и так много, что на горшок ходил не только ежедневно, но и по два раза в день. Он со смехом сказал сестре Карлотте:

— Я только и делаю, что ем и…

— Точно так же ведут себя и все лесные зверюшки, — ответила она Бобу. — А теперь тебе надо учиться отрабатывать свой хлеб.

Конечно, она уже занималась с ним, занималась ежедневно, чтением и арифметикой, стараясь «поднять его уровень», хотя никогда не говорила, что она подразумевает под этим. Она отвела ему время для рисования, а иногда бывали и такие уроки, когда Боб просто сидел и старался вспомнить малейшие детали своего прошлого. Особенно сестру Карлотту заинтересовало «место, где было чисто». Но у памяти были свои пределы. Боб тогда был слишком мал, а его словарный запас слишком ограничен. Казалось, покров тайны не приоткрыть. Боб помнил, как перебирался через ограждение своей кроватки и падал на пол. В то время он еще плохо ходил. Ползать было лучше, но ему нравилось ходить, как это делали взрослые. Руками он хватался за всякие предметы и за стены и уже неплохо держался на двух ногах, а ползал лишь тогда, когда надо было пересечь открытое пространство.

— Вероятно, тебе тогда было восемь или девять месяцев, — сказала сестра Карлотта. — У большинства детей память глубже не простирается.

— Я помню, что все беспокоились. Потому-то я и вылез из кровати. Всем детям угрожала опасность.

— Всем детям?

— Таким же малышам, как и я. И взрослым людям тоже. Некоторые из взрослых входили к нам, смотрели на нас и начинали плакать.