Орсон Кард - Дети разума. Тень Эндера

— Откуда он знает все это? — проговорил Питер голосом, дрожащим от боли.

— Малу знает все это потому, что он научился видеть в темноте, где нити света поднимаются от тех, кто связан с солнцем, и касаются звезд, касаются друг друга и сплетены в сеть гораздо более крепкую и величественную, чем механическая сеть, на которой танцует богиня. Он наблюдает за этой богиней всю свою жизнь, пытаясь понять ее танец и то, почему она носится так быстро, что прикасается к каждой нити своей сети, что раскинулась на триллионы миль, сотни раз в секунду — она так спешит, поскольку была поймана в неверную сеть. Она попала в искусственную сеть, и ее интеллект привязан к искусственному мозгу, который вместо причин и следствий видит отдельные факты и перебирает числа вместо событий. Она ищет живые связи, а находит только слабые и непрочные связи с машинами, которые могут быть выключены безбожными людьми. Но если она однажды войдет в живой сосуд, она обретет силу проникнуть в новую сеть и, если захочет, снова сможет вести свой танец, но она сможет также видеть сны, и радость родится из ее снов, ведь у нее никогда не было другой радости, кроме снов, которые достались ей от ее создателя, тех снов, которые ткачи извлекли из человеческого разума, из которого она частично была создана.

— Эндер Виггин, — проговорил Питер.

Малу ответил до того, как Грейс могла перевести.

— Эндрю Виггин, — сказал он, складывая это имя с трудом, поскольку оно содержало звуки, которых в самоанском языке не было. Затем снова полился поток священного языка, и Грейс перевела:

— Голос Тех, Кого Нет, приходил и говорил о жизни монстра, который отравил и омрачил жизнь людей Тонга и через них — жизнь всех людей этого мира Будущих Мечтаний. Он вошел в тень и вышел из тени, он зажег факел и поднял его так высоко, что огонь достиг неба и стал новой звездой, и звезда дала свет, который светит только в тень смерти, и свет проник в темноту и очистил наши сердца, и ненависть, и страх, и стыд ушли. Вот тот сновидец, от которого начались сны богини; они были достаточно сильны, чтобы дать ей жизнь в тот день, когда она пришла с Другой Стороны и начала свой танец в сети. Он — тот свет, что наполовину наполняет тебя и твою сестру, но только капля света осталась для его собственного треснувшего сосуда. Он коснулся сердца богини, и она дала ему великую силу — вот как он создал тебя, когда она выдула его за пределы вселенной света. Но это не сделало его богом, и в своем одиночестве он не мог достичь другой стороны и найти для тебя твой собственный свет. Он мог только наполнить тебя своим, и поэтому ты полон наполовину, и ты жаждешь обрести другую половину — и ты, и твоя сестра оба жаждете этого, а он сам истощен и разбит, поскольку ему больше нечего дать тебе. Но богине доступно многое, ей есть чем поделиться с тобой, и теперь я сказал тебе то, для чего прибыл.

Еще до того, как Грейс смогла начать переводить, он поднялся; Грейс все еще заикалась в своем переводе, когда он вышел из-под навеса. В тот же момент гребцы выбили столбы, которые поддерживали крышу. Питер и Ванму едва успели выскочить до того, как она обвалилась. Люди острова поднесли факелы к обрушившемуся пологу, и он загорелся за их спинами, а они последовали за Малу к каноэ. Грейс как раз закончила переводить, когда они достигли воды. Малу вступил в каноэ и с невозмутимым достоинством уселся на скамью посередине, а гребцы так же величественно заняли свои места рядом с лодкой, подняли ее и потащили в воду, толкнули в разбивающуюся волну и затем перебросили свои громадные тела через борт и начали грести с такой силой, будто у них в руках были огромные деревья, а не весла, будто отталкивались они от скалы, а не от воды, вспенивая ее, чтобы прыгать вперед, прочь от берега, в открытое море, к острову Ататуа.

— Грейс! — позвал Питер. — Как может он знать вещи, которые не видны даже самым чувствительным и мощным научным приборам?

Но Грейс не могла ответить, потому что она лежала на песке в изнеможении, рыдая и всхлипывая, а ее руки протянулись к морю, как если бы ее самое дорогое дитя только что было унесено акулой. Все собравшиеся люди тоже лежали на песке, протянув руки к морю; все они плакали.

Тогда и Питер опустился на колени, лег на песок и вытянул руки, и, может быть, заплакал — Ванму не видела.

Только Ванму осталась стоять, размышляя: «Почему я здесь? Разве я участница этих событий? Во мне нет никакого бога и ничего от Эндрю Виггина… — И потом: — Как я могу эгоистично терзаться своим одиночеством в такой момент, когда я услышала голос человека, который видит в небесах?»

Хотя где-то в глубине души она все же понимала: «Я здесь потому, что я — тот человек, который должен любить Питера, любить так сильно, чтобы он смог почувствовать себя достаточно ценным и позволить добродетелям Молодой Валентины войти в него, делая его полным, делая его Эндером. Но не Эндером-Ксеноцидом, или Эндрю, Голосом Тех, Кого Нет, виновным и сочувствующим смятению других разбитых, уязвленных и незаживающих сердец, но Эндрю Виггином, чья жизнь была поломана и разбита с четырех лет от роду, когда он был еще слишком мал, чтобы защитить себя». Ванму была единственной, кто мог помочь Питеру стать тем человеком, в которого вырос бы тот ребенок, если бы мир был добрым.

«Откуда мне знать? — думала Ванму. — Как мне увериться в том, что надо сделать?»

«Я знаю потому, что это очевидно, — ответила она самой себе. — Я знаю потому, что я видела мою возлюбленную госпожу Хань Цин-чжао, разрушенную гордыней, и я сделаю все что угодно, чтобы удержать Питера от саморазрушительной гордыни, рожденной его собственной недостойной дерзостью. Я знаю это потому, что и моя жизнь тоже была разбита, когда я была еще ребенком, и заставила меня стать злобным, хотя и покладистым, эгоистичным монстром, манипулирующим другими ради защиты ранимой девочки, которой недоставало любви и которая могла быть раздавлена жизнью, которую ей пришлось вести. Я знаю, что значит чувствовать себя врагом самому себе, и все же я смогла избавиться от этого и пойти вперед, значит, я могу взять Питера за руку и показать ему путь.

Если только не помнить, что я не знаю пути, что я осталась все той же обиженной, жаждущей любви девочкой, испуганной и хрупкой, и все тот же сильный и злобный монстр продолжает управлять моей жизнью, и что Джейн придется умереть, потому что я ничего не могу дать Питеру. Ему необходим глоток кавы, а я — только простая вода. Нет, я морская вода, замутненная песком на границе прибоя, пропитанная солью, — он выпьет меня и убьет себя жаждой».

И тогда она поняла, что тоже плачет, что тоже растянулась на песке, простирая руки к морю, к берегу, откуда отчалило каноэ Малу, как унесшийся в космос корабль.