Клиффорд Саймак - Почти как люди: Город. Почти как люди. Заповедник гоблинов

— А что они могут за нее запросить?

— Запах. Аромат. Благовоние, — ответил Пес. — Никак не могу найти подходящее слово.

— Духи?

— Правильно, духи. Запах, который доставляет удовольствие. Запах для них — это что-то необыкновенно прекрасное. Когда они бывают сами собой, в своем естественном виде, он является их самым большим, может быть, даже единственным сокровищем. Ведь в своем естественном состоянии они совсем не такие, как вы и я…

— Кажется, я имею представление о их естественном состоянии, — проговорил я. — Это те штуки, которые сидят у тебя в мешке.

— Ну тогда вам должно быть понятно, — сказал Пес, — какие это полнейшие ничтожества.

Он яростно встряхнул мешок, сбивая шары в кучу.

— Полнейшие ничтожества, — повторил он. — Лежат себе в мешке и наслаждаются своими духами, а для них это — вершина счастья, если подобные твари вообще способны испытывать счастье.

Обдумав его слова, я решил, что все это донельзя возмутительно. У меня мелькнуло подозрение, не пытается ли Пес меня одурачить, но я сразу же отмел эту мысль. Ведь если все это — нагромождение лжи, сам Пес неизбежно должен быть частью мистификации, потому что он был таким же гротескным и несуразным, как те существа в мешке.

— Мне жаль вас, — проговорил Пес без особой грусти в голосе, — но вы сами виноваты. Все эти идиотские правила..

— Я это слышу от тебя не в первый раз, — сказал я. — Что ты подразумеваешь под «всеми этими идиотскими правилами»?

— Ну как же — это правила для каждого, кто владеет какими-либо вещами.

— Иными словами — наши законы о собственности.

— Должно быть, так они называются по-вашему.

— Но ты же сказал, что кегельные шары собираются продать Землю…

— Это совсем не то, — возразил Пес. — Я вынужден был так сказать, потому что не мог выразить это иначе, как в ваших понятиях. Но убедительно прошу вас поверить, что это совсем другое.

«А ведь верно, — подумал я. — Вряд ли две совершенно разные цивилизации могут в своем развитии выработать одинаковый образ действий. У них должны быть разные мотивы, разные методы, потому что сами эти цивилизации всегда в корне отличны друг от друга. Даже их языки — не только по словарному составу, но и по самой своей концепции, не могут иметь ничего общего».

— Это средство передвижения, которым вы сейчас управляете, — сказал Пес, — заинтересовало меня с самого начала, но у меня не находилось времени с ним ознакомиться. Как вы можете себе хорошо представить, я был очень занят, собирая другую необходимую мне информацию.

Он вздохнул.

— Вы не имеете никакого понятия — да и откуда вам это знать, — сколько всего нужно изучить, когда без подготовки попадешь в чужую цивилизацию.

Я рассказал ему о двигателе внутреннего сгорания и механизме передачи, с помощью которого энергия, вырабатываемая двигателем, приводит машину в движение, но сам я довольно-таки слабо в этом разбираюсь. Объяснение получилось поверхностным и примитивным, однако он вроде бы понял основной принцип. По его реакции я заключил, что он впервые встретился с подобным устройством. Но у меня создалось отчетливое впечатление, что оно поразило его отнюдь не совершенством конструкции, а скорее своей явной, с его точки зрения, бездарностью.

— Очень вам благодарен за столь четкое объяснение, — учтиво проговорил он. — Я не стал бы вас беспокоить, но меня одолевало большое любопытство. Быть может, было бы лучше и в некотором смысле полезнее, если бы мы потратили это время на обсуждение дальнейшей судьбы этих вот штук.

Он встряхнул мешок, давая мне понять, что он имеет в виду.

— Я уже знаю, что мы с ними сделаем, — сказал я. — Мы отвезем их к одному моему другу, которого зовут Кэрлтон Стирлинг. Он биолог.

— Биолог?

— Биолог — это тот, кто изучает жизнь, — пояснил я. — Он вскроет эти шарики и расскажет нам, что они из себя представляют.

— А это болезненно? — поинтересовался он.

— В некотором смысле, пожалуй, да.

— Тогда все в порядке, — решил Пес. — А что касается этого биолога — я, кажется, уже слышал о существах, которые занимаются чем-то похожим.

Но, судя по его тону, он, несомненно, имел в виду нечто совершенно иное. «Оно и понятно, — подумал я, — ведь жизнь можно изучать по-всякому».

Некоторое время мы ехали молча Сейчас мы уже приближались к городу и машин на шоссе становилось все больше. Пес напряженно застыл на сиденье, и я видел, что его тревожит длинная полоса надвигающихся на нас городских огней. Я попытался представить, будто сам вижу эти огни впервые, и понял, какой они могут внушить ужас сидевшему рядом со мной существу.

— Давай-ка послушаем радио, — предложил я.

Я протянул руку и включил приемник.

— Связь на расстоянии? — спросил Пес.

Я кивнул.

— Как раз время вечернего выпуска последних известий, — заметил я.

Передача только началась. Захлебываясь от счастья, диктор бодро рекламировал какое-то моющее средство.

Потом раздался голос радиообозревателя:

— «Час назад при взрыве, происшедшем на автомобильной стоянке позади жилого дома „Уэллингтон Армз“, погиб какой-то мужчина. Предполагают, что погибший — научный обозреватель „Ивнинг геральд“ Паркер Грэйвс. Полиция считает, что в машину Грэйвса подложили бомбу, которая взорвалась, когда Грэйвс включил мотор. В настоящее время полиция пытается окончательно уточнить личность погибшего».

И он перешел к следующему сообщению.

С минуту я сидел, словно оглушенный, потом протянул руку и выключил радио.

— В чем дело, друг мой?

— Тот человек, который погиб. Ведь это был я, — объяснил я ему.

— Вот чудеса-то, — заметил Пес.

Увидев свет в окне его лаборатории на третьем этаже, я понял, что Стирлинг у себя и работает. Я забарабанил в парадную дверь, по коридору прохромал разгневанный сторож. Через окно он жестом приказал мне убираться вон, но я упорно продолжал стучать. В конце концов он все-таки отпер дверь, и я назвал себя. Недовольно ворча, он впустил меня. Вслед за мной в дом проскользнул и Пес.

— Оставьте собаку на улице, — возмущенно потребовал сторож. — Сюда собакам вход запрещен.

— Это не собака, — возразил я.

— А что же?

— Подопытный экспонат, — объяснил я.

И пока он переваривал это, мы успели юркнуть мимо него и подняться на несколько ступенек. Я слышал, как, сердито бормоча себе что-то под нос, он заковылял обратно в свою каморку на первом этаже.

Склонившись над лабораторным столом, Стирлинг что-то записывал в тетрадь. На нем был неописуемо грязный белый халат.

Когда мы вошли, он оглянулся на нас с таким видом, будто наш приход был в порядке вещей. Я сразу понял, что он не знает, который сейчас час. Его ничуть не удивило, что мы явились в такое неурочное время.