Андрэ Нортон - Лунная магия. Книга первая: Луна трех колец. Изгнанники звезд

Скамья опять стояла у стены, и на ней снова был кувшин и ещё блюдо с чем-то вроде застывшего жира.

Я подполз к скамье, выпил горькой воды, и мне стало чуть-чуть лучше, но прошло довольно много времени, прежде чем я решился попробовать пищу. Только сознание необходимости поддерживать силы заставило меня давиться этой тошнотворной массой.

Зато теперь я знал: Озокан похитил меня в надежде обменять на оружие и информацию — без сомнения, для того, чтобы с их помощью захватить королевский трон. Дерзость этого факта означала, что он либо имел сильную поддержку и мог противостоять законам ярмарки, либо надеялся столь быстро захватить трон, что власти не успеют выступить против него. Безрассудство его поступка граничило с крайней глупостью, и я просто не мог поверить в подобные надежды. Только позже я сообразил, что он к тому времени настолько перешагнул границы, что ему больше ничего не оставалось, как держаться этого опасного пути. Он не мог повернуть обратно.

Нечего было и думать, что капитан Фосс заплатит за меня требуемый выкуп. Хотя Торговцы всегда тесно связаны между собой, и начальство, как правило, ведёт себя честно со всеми, ни команда «Лидиса», ни вся добрая слава Вольных Торговцев не могут и не будут подвергаться риску ради жизни одного человека. Капитан Фосс мог только пустить в ход машину йикторианского правосудия.

Знает ли он, где я, и что сталось с Лалферном? Если моему провожатому удалось удрать, то Фосс уже знает, что я похищен, и может принять контрмеры.

Но в любом случае я должен был рассчитывать не на пустые надежды, а только на собственные силы. Я думал и думал.

Как я ни был измучен, первым делом попытался пустить в ход мыслеуловитель, поскольку попал как раз в такое место и положение, когда могут помочь только отчаянные методы. Так как мыслеискатель взаимодействует с различными расами и народами весьма специфически, я не надеялся на какое-то открытое сообщение, может, и вообще ничего не случилось бы. Со стороны это могло выглядеть так, будто я пытаюсь вести перехват радиопередач в столь широком диапазоне, что мой противник при попытке обнаружения сможет уловить лишь смутный узор.

Я же уловил не слова, не отчётливые мысли, а только ощущение страха. И эта эмоция временами становилась такой острой, что я ни капли не сомневался: тот, кто излучал её, был в большой опасности.

Укол здесь, укол там — возможно, каждый из них сигнализировал об эмоциях разных людей, защитников крепости. Я поднял голову к бледному окошку и прислушался. Оттуда не доносилось никаких звуков. Я кое-как встал и выглянул. Да, уже день — узкая полоска солнечного света застыла на той стороне. Там царило полное спокойствие.

Я снова закрыл глаза от света и послал улавливающую мысль к одному из уколов страха, чтобы чётче определить источник эмоций. Большая часть их всё ещё плавала вне поля моего действия. Но одно такое ощущение я поймал поблизости от двери моей тюрьмы — по крайней мере, мне так показалось. Я стал зондировать этот мозг со всем усердием, какое только мог собрать. Это было равносильно чтению плёнки, которая была не только перепроявлена, но и изображала чужие символы. Эмоции ощущались, потому что базис эмоций одинаков для всех. Всем живым существам знакомы страх, ненависть, радость, хотя источники и основания этих чувств могут быть самыми различными. Как правило, страх и ненависть — самые сильные эмоции, и их легче всего уловить.

В этом мозгу ощущался растущий страх, смешанный с гневом, но гнев был вялым, скорее всего, порождённый страхом. От кого? От чего?

Я закусил губу и послал весь остаток сил, чтобы узнать это. Страх… боязнь? Нужно… нужно избавиться… Избавиться от меня!

И я понял, как будто мне сказали это вслух, что причиной страха служило моё присутствие здесь. Озокан? Нет, я не думал, чтобы лорд, который силой пытался выудить у меня сведения, сменил позицию.

Укол… ещё укол. Я готовил свой мозг, подавляя изумление, возвращаясь к терпеливой разработке этих путанных мыслей. Пленник… — опасность… — не я лично был опасен, но факт моего прибывания здесь, как пленника, мог быть опасным для думающего. Может, Озокан настолько преступил законы Йиктора, что те, кто помогал ему или повиновался его приказам, имели полное основание бояться последствий?

Могу ли я рискнуть пойти на контрвнушение? Страх очень многих толкает к насилию. Если я усилю перехваченный мною страх и сконцентрирую его, меня легко могут тут же прикончить. Я взвесил все за и против, пока устанавливал контакт между нами.

В том, на что я решился, было крайне мало надежды на удачу, тень полного провала витала над замыслом. Я собирался послать в этот колеблющийся мозг мысль, что с исчезновением узника уйдёт и страх, но узник должен обязательно уйти живым. В самом простом сигнале, какой только я мог выдумать, и с максимальным усилием послал я эту мысль-луч по налаженной линии связи.

Одновременно я медленно продвигался вдоль стены к скату, который вёл в камеру. По дороге я прихватил кувшин, выпил остатки воды и крепко сжал его в руке. И тогда же судорожно старался вспомнить, куда открывается дверь, поскольку глаза мои были ослеплены, когда вошёл Озокан. Наружу? Да, конечно, наружу.

Я поднялся до половины ската и прогрузился в ожидание…

Освободить пленника… не будет страха… освободить пленника…

Сильнее передача — он идёт ко мне! Остальное будет зависеть только от удачи. Когда человек кладёт свою жизнь на такие весы — это страшное дело. Я услышал звон металла. Дверь открылась. Ну!

Дверь качнулась назад, и я бросил вперёд не только кувшин, но и сильнейший заряд страха. Кувшин ударился о голову стражника, тот вскрикнул и отлетел назад. Я поднялся наверх, собрав последние силы, и вывалился в Дверь.

Моим первым действием было обыскать стражника и взять его меч. Даже с незнакомым оружием я почувствовал себя увереннее. Стражник не сопротивлялся. Я подумал после, что заряд страха, ударивший в его мозг, оказался гораздо более сильным и неожиданным, чем нанесённый его телу кувшином.

Я взял его за плечо и столкнул вниз, в погреб, откуда только что вылез сам. К счастью, он оставил запирающий прут в двери, так что я быстро повернул его и поспешил удалиться.

Для начала я осмотрелся. Свет больно резал мои привыкшие темноте глаза, но я решил, что сейчас поздний вечер. Сколько дней мне пришлось провести в камере, я не знал, поскольку смены дня и ночи ускользнули от меня. Во всяком случае, в тот час в этом коридоре не было никого, а мои планы не шли дальше сиюминутного. Мне надо было добраться до выхода, а я вовсе не был уверен, что не встречу кого-нибудь из гарнизона. Мыслеуловитель слишком ослабел для подобной разведки: я полностью израсходовал свой талант эспера, когда заставлял стражника открыть камеру. Поэтому мне приходилось рассчитывать только на физические средства и на оружие, которым я не умел пользоваться.