Олег Радзинский - Агафонкин и Время

– Вот, Яша, наше последнее приобретение – Платон Тер-Меликян. Очень толковый. Гляди, скажу ему, и он пересчитает ваш с Сюняевым эффект. Покажет, как вы там напортачили.

Платон задохнулся от волнения: эффект Сюняева – Зельдовича, определявший изменение интенсивности радиоизлучения реликтового фона звезд на горячих электронах межзвездного и межгалактического газа, считался одним из основополагающих принципов современной астрофизики и позволял узнать возраст небесных тел. Мало того, этот эффект давал возможность понять процесс начальной стадии расширения Вселенной. И Гельфанд хочет, чтобы он, только с университетской скамьи, пересчитал эффект Сюняева – Зельдовича? Или это шутка?

– Жопа ты, Изя, – не останавливаясь, пробурчал на ходу Зельдович. – Чего там пересчитывать? Спектральную форму?

– Зачем спектральную форму? – засмеялся Израиль Моисеевич. – Мы, Яша, например, подвергнем сомнению параметр комптомизации, который вы с Рашидом использовали. Такой, например, его компонент, как томсоновское рассеяние.

Гельфанд совсем развеселился и начал смеяться еще громче, наполняя коридор мелодичным бульканьем. Зельдович тоже засмеялся и остановился, толкая Гельфанда в плечо растопыренной ладонью.

– Томсоновское рассеяние, – смеялся, чуть задыхаясь, Зельдович. – Томсоновское рассеяние они подвергнут сомнению!

– Пересчитаем, пересчитаем, Яшка, – уверял его Гельфанд. – Вот посажу на это Платона и придется вам с Сюняевым все по новой доказывать.

Платон судорожно вспоминал Закон томсоновского рассеяния: энергия падающей волны частично переходит в энергию рассеянной волны, стало быть, происходит рассеяние. Что там пересчитывать? Он не знал, присоединяться ли ему к смеху двух наиболее гениальных советских ученых второй половины ХХ столетия или оставаться серьезным.

Зельдович неожиданно перестал смеяться и внимательно взглянул на Платона:

– Могу дать дельный совет, молодой человек. – Зельдович понизил голос до доверительного шепота: – Причем совершенно бесплатно.

“Что он мне скажет? – Сердце Платона забилось, стало трудно дышать. – Пояснит, почему использовали томсоновское уравнение?..”

– Слушайте внимательно, – продолжал Зельдович. – В отделе у Охоцимского появилась новая аспирантка, Лидочка… – Академик задумался: – Или Людочка… В общем, ре-ко-мен-ду-ю . Знаю, что говорю.

– Вот-вот, – захохотал Гельфанд. – Яшка знает. Он у нас действительный член Академии наук. И действительнее члена там нет.

Они пошли по коридору, светлому то ли от недавно установленных люминесцентных ламп, то ли от исходившего от них самих света – молодые, веселые, шестидесятипятилетние. Платон смотрел им вслед, и в голове крутились обрывки, огрызки, отрывки: “Лидочка… отдел Охоцимского… частота рассеянного излучения равна частоте падающего излучения… или Людочка?” Он чувствовал себя крошечной частицей, захваченной волной излучения этих людей, их гениальностью, позволявшей им шутить о фундаментальных законах Вселенной.

Платону стало грустно, что он никогда не будет таким. Он вышел в курилку и долго, сосредоточенно курил, наполняя себя дымом – горьким, как осознание собственной посредственности. Он хотел домой – в Ашхабад. Платон вспомнил, что там как раз поспел урюк.

Слабый от голода и мучительной уверенности, что ему не суждено стать великим, Платон Тер-Меликян поднялся и двинулся в направлении Белорусского вокзала, чтобы ехать к себе – на съемную квартиру в Бескудниково. Он жалел, что не поел в дешевой институтской столовой, и прикидывал, во сколько обойдется чебурек в привокзальном буфете. Платон не заметил, что стоявший у многофигурного памятника писателю Фадееву на Миусской площади высокий каштаново-кудрявый молодой мужчина с внимательными зелеными глазами двинулся за ним.

Мужчина перехватил Платона на остановке 56-го троллейбуса, где тот грустно ожидал свой транспорт из центра Москвы – ядра хаотично вибрирующего мегаполиса, где все могло случиться и случалось, но только не с ним. Он смотрел, как потоки людей неслись, пересекаясь, меняя траектории, создавая новые, моментальные галактики и так же моментально распадаясь – неуправляемая реакция внутри сердца умирающей социалистической империи, потерявшей свой raison d’etre. Отсюда, из центра Вселенной, Платон Тер-Меликян отбывал в Бескудниково – периферийную орбиту московского ядра, куда по вечерам центробежная сила удачи выбрасывала таких, как он. Каждое утро они вновь собирались на окраинных остановках, чтобы добраться до ближайшей станции метро – нервной сетки города и оттуда – комочки надежд, амбиций, нужды – распределиться в свои ячейки, винтики-шпунтики столичного perpetuum mobile. Платон ждал троллейбуса вместе с другими, чью жизнь никогда не посетит чудесное, неожиданное, волшебное. Единственное волшебство, на которое они могли надеяться – что сегодня троллейбус придет по расписанию. – Платон Ашотович… – Он не сразу понял, что незнакомый мужчина с каштановыми кудрями обращается к нему. – Платон Ашотович, здравствуйте.

“Из института? – пытался вспомнить незнакомца Платон. – Вроде бы раньше не видел. Хотя, возможно, вчера в столовой. Откуда он меня знает?” Более всего Платона удивило, что мужчина (Агафонкин это был, Агафонкин) обращался к нему по имени-отчеству: его так никто не называл. Тем более что мужчина был старше Платона (и лучше одет).

– Простите, – сказал Платон, – вы, должно быть, из института?

– Из института? – переспросил Агафонкин. – Нет. Это я – Алеша. Алеша Агафонкин. Мне нужно с вами посоветоваться.

Платон продолжал смотреть на него с удивлением: он не знал никого с таким именем.

– Алеша Агафонкин, – повторил мужчина. – Из Квартиры. – Он сделал паузу, давая Платону время вспомнить. – Вы меня не узнаете, потому что вы меня пока знаете только маленьким.

Платон заметил длинную гусеницу бледно-зеленого троллейбуса, появившуюся в конце Сущевского вала, но не мог разглядеть, 56-й это или какой-то другой. Параллельно его мозг пытался осмыслить слова Агафонкина.

– Я знал вас маленьким? – спросил Платон. – Вы тоже из Ашхабада?

– Платон Ашотович, – Агафонкин чуть наклонился. – Я – из Квартиры. Помните – Матвей Никанорович? Митек? Мансур?

– Матвей Никанорович? Митек? Из какой квартиры? – не понимал Платон. – Из Бескудникова?

– Да не из Бескудникова, – сказал Агафонкин, – а с 3-го Неопалимовского.

Сказал и испугался: а что, если он перепутал События и Платон пока ничего о Квартире не знает? Он пытался вспомнить, когда Платон появился в Квартире и стал спутником их сокрытой от всех жизни, и не мог: Агафонкин помнил Платона, сколько помнил себя, и оттого решил, что Платон был допущен в Квартиру до его рождения. В этом сейчас – 27 июля 79-го – Агафонкин еще не родился, и выходило, что в данном Событии Платон о Квартире не знал. “В принципе, – подумал Агафонкин, – это подтверждает мою теорию”. И испугался еще больше.