Олег Радзинский - Агафонкин и Время

Семен Егорович посмотрел на воду в казане – закипела ли. Огонь весело щелкал, поедая сухое дерево в яме, но вода, принявшаяся радостно булькать минуту назад, затянула казан голубоватым льдом. Канин знал: этот лед не растопит никакой жар.

“Не успел помыться, – подумал Канин. – И рубаху не поменял”.

Он причесался как мог, растопыренной грязной пятерней, надел старую полковую фуражку и шагнул от костра. Шторка задернулась, и подножка, словно живая, поднялась и втянулась в удобно сделанный паз. Атаман Канин улыбнулся и, не оглянувшись на жену и дочь, пошел к пустому месту кучера на высоком, защищенном легким кожаным навесом, сиденье.

Агафонкин не дышал: было не нужно. Тьма из прозрачной стала шершавой – воздух в пупырышках, как кожа после купания в холодной воде.

Снова пламя свечи вдалеке – зовет.

туда?

Погасло.

Темнота, но все видно. Только не на что смотреть.

Рядом с Агафонкиным кто-то был – большой, страшный, тяжелый. Настолько тяжелый, что его масса выдавливала пупырышки из воздуха. Кто это? Агафонкин хотел обернуться и не смог: у него не было тела. Он состоял из пузырчатого воздуха, окружавшего его, был одним с воздухом и в то же время был отдельно. “Спокойно, – решил Агафонкин. – Cogito ergo sum. Как-то я существую. Существую, как мыслящие воздушные пупырышки”.

Ему казалось, он приклеен к чему-то тяжелому, что держит его, не дает отделиться, не дает дышать. Это что-то забрало у него тело, сделав воздухом, способным мыслить. “Я способен мыслить, – думал Агафонкин, – значит, я способен представлять. Я могу представить свое тело, и оно появится, как результат моих мыслей. Попробуем по Гегелю – тождество мышления и бытия. Что там писал Георг Вильгельм Фридрих?”

В детстве Матвей Никанорович часто мучил Агафонкина требованиями проанализировать, например, противопоставление Гегелем принципа диалектического развития сознания основам шеллинговской натурфилософии. Агафонкин послушно читал нудную “Phänomenologie des Geistes”, сравнивая постулаты Гегеля с шеллинговскими идеями, изложенными в “Philosophische Untersuchungen über das Wesen der menschlichen Freiheit und die damit zusammenhängenden Gegenstände”, и пытаясь понять, как человек может мысленно снять противоположность субъекта и объекта. Теперь предстояло выяснить это на практике.

“Все определения мысли развертываются из нее самой”, – вспомнил гегелевскую формулу Агафонкин. – Так бог создал мир. Вот и развернем. Создадим хотя бы самих себя. Будем, как боги”.

Он начал представлять свое тело: руки, ноги, туловище. Голову, лицо. Агафонкин рисовал себя в воздухе – объемно, отдельно, осмысленно.

Он хорошо помнил свое лицо: зеленые глаза, тонкий нос, линию рта, волнистые каштановые, спадающие на высокий лоб, кудри. Выяснилось, однако, что Агафонкин не помнит, как выглядят руки: их строение, рельеф мышц, длину. Сетку морщин на ладонях, складки на сгибе локтей – всего этого не помнил Агафонкин, оттого что никогда не смотрел внимательно.

Ноги он не помнил совсем. А ведь еще оставались спина, ягодицы, затылок. Этого Агафонкин не мог и представить. Как часто мы смотрим на свой затылок? Как хорошо его помним? А спина? Агафонкин, конечно, мог представить спину вообще , но эта спина будет абстракцией, и, стало быть, он воссоздаст не конкретного себя, а некого гибрида с абстрактной спиной.

А органы внутри? Селезенка, печень, желчный пузырь. А сто триллионов клеток, из которых лишь десятая часть человеческая, а девяносто процентов состоят из различных бактерий? Матвей Никанорович удивил его в детстве, рассказав, что люди на девяносто процентов состоят из бактерий. Как представить себе населяющие его девяносто триллионов клеток бактерий, причем не абстрактных бактерий, а живущих в нем, Алексее Агафонкине?

И пытаться не стоит.

Он был слишком сложен. И слишком плохо себя знал. Гегель не выдержал испытания практикой. Агафонкин не мог быть богом. Богом мог быть только бог.

Оставалось ждать.

Представление Агафонкина о себе повисло в пузырчатой тьме контуром, абрисом, пунктиром. Он не мог сделать его сплошным. Контур не наливался массой и оттого не мог двигаться.

Легкий смешок рядом. Совсем рядом – слева. Нет, справа. Сверху. Снизу. В пространстве перед Агафонкиным распахнули еще одно пространство – прозрачный квадрат. Словно подняли занавес в театре. Представление начинается.

– Представление начинается, – впорхнул в образовавшийся квадрат голос Гога. – Но, заметьте, Алексей Дмитриевич, начинается не для всех. Нет – не для всех. Для некоторых оно, возможно, подходит к концу.

“Где он? – думал Агафонкин. – Где он прячется?”

– Загадки, загадки, загадки, – веселился Гог. – Где я? Где? Где? Прошу не рифмовать.

Агафонкин и не думал. Он попытался ответить, но безо рта говорить было затруднительно.

В прозрачном квадрате появилась черная тень: длинный халат, контур цилиндра, тонкие ноги в женских туфлях на высоких каблуках. Тень была словно нарисована тонким грифелем и не имела объема. Тень была плоской – детский рисунок карандашом.

– Глядите, глядите! – заголосил Гог – ручки-палочки взметнулись в притворном удивлении. – К нам приехал, к нам приехал… М-да, пей до дна, пей до дна, пей до дна! – Он поднял к щели рта воображаемый бокал с шампанским. И воображаемо выпил.

Отчего-то Агафонкин знал, что это шампанское.

– Кто же к нам приехал? – спросил Гог. – Кто это? Алексей Агафонкин? Товарищ Курьер? Венец творенья? Его Величество Человек? Отчего же мы не двигаемся, не ведем любезную уху беседу, как приличествует случаю, а висим в пустоте пунктирной линией, болтаемся в вакууме, словно – как сказал бы мой грубый, но наблюдательный друг Магог, – говно в проруби?

– Говно и есть. – Густой, интеллигентный баритон сверху: – Только без проруби.

– Ах, милый Магог, – заломил проволочки рук расстроенный Гог, – к чему, к чему эти ужасные выражения? Эта вовсе не подобающая торжественной оказии вульгарная лексика? Не принижайте, не принижайте момента.

– Хули тут принижать? – поинтересовался Магог. – Мы ж его сейчас…

– Безусловно, – прервал друга Гог. – Но сделаем это торжественно. Я бы сказал – мистериально.

Он взмахнул рукой и, чуть поклонившись, взвизгнул:

– Представление начинается!

Рядом с ним в квадрате возник Магог. Вернее, не Магог, а контур – высокий человек в сером пальто и серой кепке. “Здесь нет цветов. Как я знаю, что он серый? – подумал Агафонкин. – Мозг дорисовывает, основываясь на прежнем опыте? Может, в действительности все выглядит не так, как мы видим? А мы видим то, что нас приучили видеть?”