Сергей Лукьяненко - Eurocon 2008. Убить Чужого

Там, на Екатерине, его застала война.

Ниткину повезло ускользнуть из-под клонского десанта, попасть на борт последнего транспорта и вернуться на Землю. Потом — Подольская летная школа (специальность — пилот-штурмовик), звездочки лейтенанта, два месяца войны, «Отвага» за Паркиду…

Под ожидаемое сокращение летного состава после войны Ниткин не попал. Хотя Конкордия подняла лапки кверху, о сокращении поговорили-поговорили, да и забыли. А когда в штурмовом полку Ниткина провели конкурс на лучший пилотаж, он неожиданно показал звездные результаты, легко перефигуряв всех сослуживцев, включая комполка.

За это Ниткину предложили перевод в истребители.

Пилотирование истребителя считалось в ВКС, конечно, работой очень престижной, но всё же — с некоторыми оговорками. Скажем, пилотам-штурмовикам платили больше, наградные листы на них составляли охотнее, и в конечном итоге их рост по служебной лестнице шел быстрее.

И все-таки Ниткин согласился.

Почему? Да потому что «на гражданке» в таких нюансах никто не разбирался и ни о каких штурмовиках слышать не хотел. Военный пилот непременно летает на истребителе с красивой, агрессивной эмблемой. Под носовым обтекателем его боевой машины — распахнутая акулья пасть. Полфюзеляжа залеплено звездочками — по одной за каждого сбитого супостата. Вот это пилот! Ну а Ниткину только того и надо было.

Подводя итог, Ниткина можно было охарактеризовать так: личность, полностью поглощенная своей личностью. И Тихон подумал, что лучше бы Ниткин снова про полет к девчонкам на воздушном шаре рассказал. А он вместо этого — «День Мутанта»…

Как бы чего не вышло.

— И вот когда у колонистов на Махаоне пошли внуки, — продолжил Ниткин, — обнаружилась напасть. У каждого второго новорожденного — два сердца. Одно сердце слева, где обычно. А другое — симметрично ему справа.

— Так ты про антроподевиантов. — Безразличию Пейпера не было предела. — Про них все знают.

— И что же ты про них знаешь? А, Ваня? — ядовито осведомился Ниткин.

Пейпер носил имя Иоганн, но Ниткин всегда звал его на русский манер.

— Что они существуют. У них два сердца. И, кстати, живут они очень-очень долго. Еще знаю, что адмирал Канатчиков родом с Махаона. И он тоже антроподевиант.

— А еще?

— По-моему, достаточно.

— Ага. «Достаточно»… «Живут долго»… Это они теперь, Ваня, живут долго. А тогда мерли как мухи. Поэтому ты бы лучше слушал старшего товарища и не того. Не особо тут.

— Давай ближе к делу, Ниткин, — попросил Саржев. — Нам в атмосферу скоро входить. Мусор в эфире во время этой ответственной операции я не потерплю.

— А пусть он не перебивает.

— Старший лейтенант Ниткин, приказываю продолжать рассказ!

— Есть!.. Так вот, образовалась у них проблема. Серьезная-пресерьезная. Потому как дитё, у которого два сердца, жить не хочет. Там внутренний конфликт в нервной системе выходит. И получилось, что колонисты на Махаоне не могут нормально размножаться. Любая пичуга махаонская — может, любая мышь завозная — может, а они — нет. Обидно!

— А я вроде читал, что были случаи на Земле, когда люди с двумя сердцами рождались, — вставил Тихон. — Давно еще. Тысячу лет назад! И жили ведь как-то.

Ниткин шумно вздохнул.

— Не знаю, где ты это читал. Но только на Махаоне всё было именно так, как я рассказываю… Взрослые вы люди и сами понимать должны, что возникло много вопросов. Как научного, так и организационного свойства. Научные вопросы все были «как?», «почему?» и «что делать?», а организационные — «кто виноват?», «кого сажать?» и «на сколько?». С оргвопросами кое-как разобрались, а с научными… Стала наша медицина думать, как победить слепые силы природы. И, между прочим, думала двадцать лет. А пока она думала, колония Махаон успела поднакрыться медным тазом. В социальном и астрополитическом смысле. Кирта, говорят, стала похожа на Чикаго двадцать второго века — ряды брошенных домов и одинокая милицейская машина перед горсоветом. И уже почти-почти Совет Директоров подписал указ о ликвидации колонии как постоянного человеческого поселения… Когда некто Зиновий Щербат, уроженец, между прочим, Махаона, но в первом, немутантном, поколении, наконец завершил возню в своей лаборатории с генетическими цепочками и математическими моделями. И была у него супруга, Софья Щербат-Растова. К слову сказать, сестра одного из прапрапрапрадедушек Председателя Растова. Но последнее, впрочем, никак к нашей истории не относится. И вот… Пошли Зиновий и Софья на научный подвиг и зачали ребенка. Безо всякого искусственного оплодотворения, самым прямым и естественным образом. Так сказать, во имя науки и человечества.

— Мораль давай, — потребовал комэск. — Атмосфера уже на носу.

— А какая тут мораль? Смех один! Делают они ребенка — рождается нормальный. С одним сердцем. Делают второго — снова нормальный. Ищут добровольцев — добровольцев нет. В общем, только четвертый отпрыск этих самых Щербатов получился правильный… То есть с точки зрения научного эксперимента правильный, а так — антроподевиант. О двух сердцах. И вот на нем Зиновий Щербат свою методику опробовал — и всё получилось! Мальчик выжил. И вообще оказался очень здоровым. Назвали, кстати, Махаоном. В честь родной планеты и одноименного мифологического персонажа, который тоже был сыном врача. И сам врачом стал, кстати.

— Махаон Щербат, — произнес Пейпер, как бы пробуя имя-фамилию на вкус.

Тихон с Саржевым хихикнули.

— Ну и Махаон, ну и Щербат. Ничего смешного. День Мутанта, короче, отмечают в день его рождения. А та методика, которую изобрел его отец, была потом стандартизована. Выживаемость антроподевиантов стала почти стопроцентной. И на Махаоне снова все закрутилось-понеслось, потому что колонисты уже ничего не боялись.

— Что же там за методика, а?

— Ну не методика… Генно-нейронная технология, если точно. Щербат придумал, как при помощи специальных, полезных таких вирусов перепрограммировать нервную систему антроподевианта. Таким образом, чтобы организм воспринимал оба сердца как родные.

— Наука сия зело генна и вирусна есмь, — подражая в интонации старообразным муромцам, заключил Саржев. — Закрываем радиовахту, товарищи, атмосфера пошла.

Гашение скорости в атмосфере прошло нормально, но на эшелоне двенадцать тысяч местная весна показала норов. Их группа в пологом пикировании как раз проходила утренний сегмент терминатора, направляясь на ночную сторону планеты. Асклепий по подбородок ушел в курящуюся недобрыми рыжими хвостами облачную квашню.

— Внимание, турбулентность, — почти хором предупредили Ниткин и Саржев.

Через секунду уже невооруженным глазом стало видно, что хвосты над облаками колышутся, как водоросли на дне беспокойной речуги.