Сергей Лукьяненко - Eurocon 2008. Убить Чужого

— Погоди, — остановил философа Володька. — Это там не сосед твой бежит?

Действительно, по тесной улочке навстречу им торопливо ковылял Никанор Иванович, то и дело всплёскивая руками и как бы заранее прося прощения. Издали было видно, что отставной технолог чем-то сильно потрясён.

— Жора… — выдохнул он за пять шагов, нелепо приседая и беспомощно разводя испачканные в смазке ладони. — Ну не смог… Не успел… Нога-то после травмы… пока дошкандыбал… он уже…

Защитных очков на Никаноре Ивановиче не было, и такое впечатление, что даже его левый, стеклянный, глаз полон отчаяния.

Георгий и Володька бросились к месту события.

По следам траков хорошо было видно, что бульдозер сначала снёс половину забора Сизовых, потом весь штакетник Георгия вместе с калиткой и развернулся на свежевыложенной дорожке.

— Слышу треск, хруст… — задыхаясь, говорил подоспевший Никанор Иванович. — Выбегаю, а он уж твой забор крушит… Вижу: сейчас до моего дойдёт… Я у него на дороге стал, руки раскинул… Ну, меня-то он давить побоялся…

Последний раз нечто подобное было с Георгием года за два до нынешних времён, когда его — в ту пору уже вдовца — угораздило вдобавок ко всем своим бедам въехать на такси прямиком в самую настоящую автокатастрофу. Возникнув из обморока рядом с неподвижным шофёром, он прежде всего подивился прозрачности ветрового стекла (на самом деле никакого стекла не было в помине — вышибло) и лишь потом обратил внимание, что левая рука ниже локтя болтается, как шланг. Ни страха, ни боли не почувствовал, если и взвыл мысленно, то исключительно от досады, представив грядущие расходы и прелести травматологии. Между тем кто-то бегал вокруг машины с криками: «Горит! Горит!» Потом дверцу взломали — и, придерживая раздробленное предплечье, Георгий выбрался наружу. Его отвели на обочину, а он уклонялся от помощи, бормотал: «Я сам, сам…» И лишь когда усадили на пыльную землю (столкновение произошло за городом), шок кончился — и Георгия буквально опрокинуло навзничь.

Вот и теперь отстранённо, с каким-то даже любопытством он нагнулся, поднял изуродованный траками обломок зеленоватого в прожилках камушка, осмотрел.

— Милицию вызвать… — причитал за левым плечом Никанор Иванович. — В суд его, поганца…

— Кого? — злобно спросил Володька.

— Бульдозериста…

— Костика? Где сядешь, там и слезешь! Что ж они, дурачки — кого попало нанимать? Справка у Костика! Подлечат — выпустят…

Георгий уронил обломок и побрёл по улице, удивляясь собственному равнодушию. Его окликнули. Он не ответил.

На грязновато-медном закате прорисовалась чёрная шипастая нить колючего ограждения. На нижнюю проволоку Георгий наступил, под верхнюю поднырнул. Вскоре за сизовато-серыми песчаными буграми блеснула Волга — покоробленный лист латуни. Город на горизонте утратил объём, сделался призрачным, плоским. И только силуэты невероятных нечеловеческих конструкций стали, казалось, ещё более чёткими. Неизбежными. Как силуэт Эйфелевой башни над крышами старого Парижа.

Вот тогда и опрокинуло Георгия. Навзничь. Как десять лет назад на обочине.

Был ли кем-то нанят татуированный жилистый придурок с сигаретой на откляченной губе или же порушил заборы, не справясь по пьянке с бульдозером, — какая разница!

Чужаки были виновны во всём.

Справа над песчаной грядой вздувался, очевидно, подсвеченный изнутри, огромный волдырь из неизвестного материала, вскочивший на берегу по их велению. Видимо, что-то вроде жилого купола.

А внизу над тёмным от влаги пляжем бесшумно, как призрак, плыла чёрная глянцевая машина чужих. Вся в бликах, только уже не в белых, а в жёлтых, закатных. Боевой треножник после ампутации. Ближе, ближе…

Будь в руках у Георгия гранатомёт и умей он из него стрелять, не колебался бы ни секунды и рука бы не дрогнула.

Но что ты можешь, гуманитарий хренов?

Взглядом испепелить?

Траурный механизм поравнялся с Георгием и скрылся из виду, заслонённый песчаным гребнем. А в следующий миг там полыхнуло и грохнуло. Как будто кто-то подкрался сзади и что было сил хлопнул с двух сторон ладонями по ушам. Ахнули, отразившись от воды, мощные отголоски.

Дальше из-за гребня раздался короткий громкий шелест (возможно, скрежет — просто сказалась минутная глухота), а чуть погодя — два еле слышных выстрела. Потом ещё два. Должно быть, контрольные.

Георгий по-прежнему стоял неподвижно.

Какое-то время ничего не происходило. Потом зашуршал песок (слух возвращался), и на вершине бугра обрисовалась подсвеченная закатом ладная человеческая фигурка, в которой Георгий незамедлительно узнал своего тёзку Жору Ягужинского.

Бритоголовый красавец, пряча на ходу в карман какую-то вещицу (что угодно, только не пистолет), беглым шагом пересёк открытое пространство и сгинул в зарослях.

Солнце стремительно убывало, съёживалось в уголёк. Собралось в точку меж двух зданий на горизонте — и исчезло совсем. Остался пыльный очерк города на фоне воспалённого неба.

Преодолев оцепенение и страх, Георгий спрыгнул вниз. Оползая по песчаному склону, спустился к воде.

Скупого освещения как раз хватало на то, чтобы рассмотреть всё в подробностях. Чёрная глянцевая глыба завалилась набок, но в остальном казалась ничуть не повреждённой. Распахнутые боковые дверцы напоминали теперь откинутые люки. Именно через них каких-нибудь несколько минут назад, конвульсивно извиваясь, выползали наружу застигнутые врасплох пришельцы, пока четыре беспощадных выстрела в упор не прекратили их конвульсий.

На ватных ногах единственный свидетель приблизился к месту преступления вплотную. Простёртых на мокром песке чужаков было двое. Одного из них, плотного, коротко стриженного брюнета, Георгий видел впервые, вторым оказался тот самый господин, с которым они повздорили сегодня утром в баре. А на чёрной лаковой крыше полуопрокинутого джипа слабо мерцала нанесённая краской из баллончика корявая надпись без единого знака препинания:

МОСКВА УРОДЫ ЗА ВОЛГОЙ ДЛЯ ВАС ЗЕМЛИ НЕТ

июль — август 2007, Бакалда

День, когда Аська Чебурахина, она же Чебурахина мать, получила свою первую «аську», подписанную простым словом «МЫ», начался безобразно, а кончился так, что лучше бы он вообще не кончался…

После долгой погодной невнятицы на Питер упал настоящий мавританский зной — с белым небом и белым солнцем, с бродящими по улицам пыльными джиннами, с воронами, влипшими в мягкий асфальт, и с несчастными людьми за баранками дорогих автомобилей, которые — автомобили — могли только плестись в сторону загорода в длиннейшей веренице себе подобных со скоростью роста бамбука — ну, если сильно повезёт, то чуть побыстрее. Город, и без того не блиставший чистотой, вдруг опустился, как опускается в дикую жару почти каждый северный человек (семейные трусы и мокрый платок на голову): тротуары завалены были обёртками от мороженого и бутылочками из-под напитков, созданных всякими сволочами, чтобы поддерживать жажду, и ещё каким-то мусором, и палой листвой (в июне!), — и иногда пыльные джинны, проходя мимо, поднимали всё это в воздух и долго кружили вокруг себя, с ленивым любопытством рассматривая.