Роджер Желязны - Блеф

Арахис вздохнул.

– Ну и что, если он туз? Может, это объясняет, почему он так старается ради джокеров. Я бы такое тоже в тайне держал, если бы смог. Я знаю, что это такое, когда люди к тебе относятся по-другому, пялятся на тебя, но пытаются делать вид, что это не имеет значения. А оно имеет.

– Ты нас совсем не слушал, Арахис? – спросила Миша, развернувшись, и вздохнула. – Хартманн манипулятор. Он играется со своей силой. Использует для своих целей. Калечит и убивает людей.

– Я не уверен, что верю в это, – ответил Арахис. – А даже если и поверю, разве ты и Нур не проповедуете, что нужно убивать? Разве вы не стали причиной смерти сотен джокеров?

От его мягкого голоса обвинения ранили Мишу только сильнее.

Кровь и на моих руках.

– Арахис… – начала она, и умолкла. Ей снова очень захотелось закрыться черным покрывалом, скрыть чувства, которые кипели в ее глазах. Но она не могла этого сделать. Могла только стоять, не в силах отвести взгляд от его печального лица, покрытого чешуйками.

– Как же ты можешь не ненавидеть меня? – спросила она.

Он почти что улыбнулся.

– Я тебя ненавидел, раньше. Пока тебя не встретил. Знаешь, твое общество хорошо тебе голову заморочило. У вас так со всеми, а? Я вижу, что внутри себя ты борешься с этим, знаю, что ты не равнодушна, глубоко внутри. Гимли говорил, что тебе не нравилось многое из того, что говорил Нур.

Теперь он действительно улыбался нерешительно, от улыбки на его толстой коже выросли гребни.

– Можно я пойду с тобой, буду защищать тебя от Стигмата?

Она лишь улыбнулась в ответ.

– Ну разве это не трогательно?

Голос, настолько неожиданный, заставил их обоих резко развернуться. Голос с сильным немецким акцентом. Сутулый анемичный молодой парень в черной одежде прошел сквозь стену склада так, будто она состояла из тумана. Миша сразу же узнала это худое жестокое лицо, узнала болезненный ум, скрывающийся за этим взглядом. От страха ее начало колотить. Юноша двигался с той же самой небрежностью хищника, как и фигурка, висевшая на ниточках Хартманна.

– Кахина, – сказал он дрожащим голосом. Улышав этот почетный титул, она поняла, что все кончено. Юноша прерывисто дышал, как породистый скакун, криво улыбаясь.

Хартманн знает. Он нашел нас.

– Время пришло.

Она лишь покачала головой.

Арахис дернулся вперед, вставая между пришедшим и Мишей. Сардонический взгляд мальчика-мужчины упал на джокера.

– Тебе Гимли про Маки не рассказывал? Парень, все до смерти боятся Маки. Видел бы ты глаза этой суки Фракции, когда я ее приканчивал. У меня такой туз, какой никому не достался…

В голосе Маки слышалось искреннее удовлетворение. Он протянул руку к Мише. Арахис попытался отбить его руку в сторону, но внезапно рука Маки с громким жужжанием завибрировала.

Кровь полила фонтаном. Отрезанное предплечье Арахиса упало на пол.

Арахис мгновение стоял, изумленно глядя на алую кровь, хлещущую из обрубка руки, а потом закричал. Его ноги подогнулись, и он упал. Маки снова поднял руку, и она низко зажужжала, как бензопила.

– Нет! – закричала Миша. Маки замешкался, глядя на нее. Она увидела в его глазах наслаждение, и ей стало дурно. Это был взгляд, который она видела у своего брата, взгляд, который она видела у Хартманна в видениях, посланных Аллахом.

– Не надо, – взмолилась она. – Пожалуйста. Я пойду с тобой. Сделаю все, что ты захочешь.

Дыхание Маки стало громким и хриплым. Его прыщавое лицо озарилось смешанными чувствами, будто быстро бегущими тенями от облаков. Арахис стонал, лежа на полу.

– Он же джокер хренов. Я думал, ты хочешь, чтобы они все умерли. Могу сделать это ради тебя. Быстро и почти безболезненно.

Его лицо стало серьезным, и безумное выражение глаз стало похоже на похоть.

– Пожалуйста.

Маки не ответил.

Миша нагнулась и оторвала полосу ткани от подола юбки. Присела рядом с раненым джокером, корчащимся на полу.

– Прости, Арахис, – сказала она. Намотала полоску ткани на руку выше раны и стала крепко затягивать, пока поток крови не ослаб. Завязала на узел. – Я не ненавидела тебя. Я просто не могла сказать этого.

Рука Маки коснулась ее руки, и Миша вздрогнула. Хотя ужасная вибрация исчезла, он так крепко сжал пальцами ее предплечье, что она вскрикнула от боли.

– А теперь…

Маки поглядел на Арахиса.

– Когда в следующий раз увидишь Гимли, скажи, что Маки сказал ему: «Ауф Видерзеен» [12] , – будничным тоном сказал он.

И снова ухмыльнулся, рывком поднимая на ноги Мишу.

– Не бойся, – сказал он. – Это будет весело. Очень весело.

Его безумный смех вонзился в нее, будто тысячи осколков стекла.

Четверг, 3.40

В переулке позади «Кристального дворца» массивная фигура в черном плаще подошла к человеку в маске клоуна. Лицо человека в плаще было скрыто капюшоном и чем-то, похожим на фехтовальную маску.

– О’кей, сенатор, остались только мы? – сказало привидение. – Остальные клиенты разошлись. Персонал ушел только что. Никого нет. Кристалис в кабинете с Даунсом.

Тихий голос был похож на женский, что означало, что сейчас в Странности главенствует Пэтти. Насколько Грегу было известно, когда-то джокер был тремя разными людьми, двумя мужчинами и одной женщиной, у которых были продолжительные любовные отношения. Дикая Карта соединила их в одно существо, но слияние было не окончательным, и существо постоянно менялось. Грег однажды видел существо, не прикрытое одеждой, и зрелище было не из приятных. Оно (или, скорее, «они», поскольку Странность называла себя во множественном числе) претерпевало постоянные изменения. Пэтти, Джон, Эван, никогда оно не было целиком одним из них, никогда не было устойчиво, постоянно борясь с самим собой. Скрипели кости, пучилась плоть, черты лица появлялись и исчезали.

Этот бесконечный процесс был мучителен, Кукольник знал это лучше, чем кто-либо. Странность давала ему богатую пищу эмоций, которыми он питался, чтобы продолжать существовать. Мир Странности был миром боли, а дрожащие матрицы ее сознания легко погружались в черную глухую депрессию.

Единственным постоянным в Странности была сила, присущая ее податливому телу. В этом Странность превосходила Карнифика и, возможно, могла потягаться с Мордехаем Джонсом или Брауном. А еще Странность была очень предана сенатору Хартманну.

В конце концов, она знала, что Грег способен на сострадание. Грег заботился о джокерах. Грег был голосом рассудка, против таких фанатиков, как Лео Барнетт. В самом деле, ведь он был одним из немногих, кто вообще расспрашивал Странность о том, как ей живется, с сочувствием выслушивал любые рассказы джокера, самые длинные. Пусть Грег и натурал, но он не чурался джокеров, разговаривал с ними, пожимал им руки, исполнял предвыборные обещания.