Рэй Брэдбери - Тёмный карнавал [переиздание]

— Интересно, — произнес он наконец.

— Он окружил дом, Херб. Я не могу сейчас выйти, не могу ничего сделать. Но я его ловко обставил: в самый последний момент захлопнул и запер дверь! Я был готов, я не одну неделю готовился.

— Я слушаю, рассказывай, Аллин, старина. — Под взглядом жены Херб Томпсон говорил жизнерадостным тоном, но на шее у него выступила испарина.

— Это началось полтора месяца назад…

— Правда? Ну-ну.

— …Я-то думал, что все уладилось. Думал, он отступился, оставил меня в покое. Но он просто выжидал. Полтора месяца назад я услышал, как ветер смеялся и шептал у меня под окнами. Не очень долго, какой-нибудь час, и не очень громко. Потом он улетел.

Томпсон кивнул в телефонную трубку:

— Рад это слышать, рад слышать.

Жена не спускала с него глаз.

— На следующий вечер он вернулся. Хлопал шторами, вздувал искры в камине. Это повторялось пять вечеров, каждый раз с чуть большей силой. Когда я открывал переднюю дверь, он накидывался на меня, стараясь вытянуть наружу, но у него не хватало силы. А сейчас хватает.

— Рад слышать, что ты себя лучше чувствуешь, — сказал Томпсон.

— Ничуть не лучше, что там с тобой? Жена слушает?

— Да.

— А, понятно. Я знаю, меня можно принять за дурачка.

— Ничего подобного. Продолжай.

Жена Томпсона вернулась в кухню. Он вздохнул свободно. Сел на стульчик у телефона.

— Продолжай, Аллин, тебе надо выговориться, лучше будешь спать.

— Он теперь окружил дом, огромным пылесосом присосался к стенам. Деревья кругом гнутся.

— Странное дело, Аллин, здесь у меня ветра нет.

— Конечно, ему нужен не ты, ему я нужен!

— Не знаю, как еще это объяснить.

— Это убийца, Херб, доисторический убийца, таких жестоких свет еще не видел. Большая сопящая собака, ищет меня, вынюхивает. Тычется в стены своим огромным холодным носом, втягивает воздух: я в гостиной — весь напор в гостиную, я в кухне — весь напор туда. Пытается забраться в окна, но я их укрепил, в дверях обновил петли и засовы. Дом крепкий. В старые времена дома строили на совесть. У меня сейчас всюду горит свет. Весь дом ярко освещен. А то ветер следовал за мной от окна к окну, следил, где зажигаются лампочки. Ох!

— Что такое?

— Он только что взялся за переднюю дверь!

— Лучше бы ты переночевал у меня, Аллин.

— Не могу! Боже, я не могу выйти из дому. Я ничего не могу сделать. Господи, я знаю этот ветер, он большой и хитрый. Только что я попробовал закурить сигарету, но спичку загасило сквозняком. Этому ветру нравится играть в кошки-мышки, нравится меня дразнить, он нарочно медлит, всю ночь медлил. А теперь! Господи, видел бы ты мой рабочий стол, что делается с моей старой книгой о путешествиях. Легкий ветерок — через какую такую малюсенькую дырочку он просочился, одному богу известно, — откидывает обложку, листает страницы, одну за другой. Ты бы только видел. Там мое предисловие. Помнишь мое предисловие к книге о Тибете, а, Херб?

— Помню.

— Книга посвящена тем, кто потерпел поражение в игре стихий, а написал ее человек, который видел, но всегда избегал возмездия.

— Да, помню.

— Свет погас.

В телефоне затрещало.

— Электропитание нарушено. Херб, ты там?

— Я у телефона.

— Ветру не понравилось, что во всем доме горят лампочки, и он повредил линию электропередачи. Теперь, наверно, очередь за телефоном. Настоящий поединок, скажу я тебе, я и ветер! Погоди минутку.

— Аллин? — Молчание. Херб приник к трубке. Из кухни выглянула жена. Херб Томпсон ждал. — Аллин?

— Вот и я, — доложил голос в трубке. — От двери дуло, я заткнул щель под дверью, чтобы не простудить ноги. Теперь, Херб, я даже рад, что ты не приехал; лучше не втягивать тебя в эту заварушку. Он разбил окно гостиной, по дому гуляет буря, срывает картины со стен. Слышишь?

Херб Томпсон прислушался. Из трубки несся дикий вой, свист и стуки. Аллин повторил, перекрикивая шум:

— Слышишь?

Херб Томпсон нервно сглотнул.

— Слышу.

— Я ему нужен живым, Херб. А то бы он одним бешеным порывом смел дом с лица земли. Тогда бы я погиб. Но я ему нужен живым, он хочет разорвать меня на части, палец за пальцем. Ему нужно то, что внутри меня. Мой разум, мой мозг. Ему нужно мое жизненное начало, душевная сила, мое эго. Интеллект, вот до чего он добирается.

— Аллин, меня жена зовет. Я должен пойти вытереть тарелки.

— Это большой клуб тумана, ветра со всего мира. Тот самый ветер, что год назад опустошил Целебес, тот памперо, что привел к жертвам в Аргентине, тайфун, что питал источники на Гавайях, ураган, атаковавший в этом году берег Африки. Он — часть всех бурь, от которых я спасся. Он гнался за мной с Гималаев, потому что я узнал то, чего знать не должен; узнал в Долине ветров, где он собирается воедино и намечает, что разрушить. Когда-то, уже давно, в нем отчего-то проросло зерно жизни. Я знаю, где кормится этот ветер, где он рождается, где угасают ветра, из которых он состоит. Поэтому он меня возненавидел, я ведь писал книги против него, рассказывал, как с ним бороться. Он хочет заткнуть мне рот. Хочет сделать меня частью своего огромного организма, присвоить себе мои знания. Он хочет, чтобы я перешел на его сторону!

— Я должен повесить трубку, Аллин, моя жена…

— Что? — Собеседник замолк, только где-то вдали шумел ветер. — Что ты сказал?

— Перезвони мне примерно через час, Аллин.

Херб Томпсон повесил трубку.

Он пошел в кухню вытирать тарелки. Жена глядела на него, а он — на тарелки, вытирая их полотенцем.

— Как сегодня на дворе? — спросил он.

— Погода неплохая. Мороза нет. Звезды. А что?

— Ничего.

За час телефон звонил еще три раза. В восемь прибыли гости, Стоддард с женой. До половины девятого все болтали, потом сели за карточный стол играть в очко.

Херб Томпсон снова и снова тасовал, мешал, сдвигал колоду, громко хлопая, раздавал карты игрокам. Разговор перескакивал с темы на тему. Сжимая в зубах сигару с красивым серым пеплом на кончике, а в руке — веер карт, Томпсон то и дело вскидывал голову и прислушивался. Снаружи не доносилось ни звука. Жена видела его беспокойство; часы в прихожей негромко и мелодично пробили девять.

— Так-то вот, — произнес Херб Томпсон, вынимая изо рта сигару и задумчиво ее рассматривая. — Странная штука — жизнь.

— Да? — спросил мистер Стоддард.

— Я только хочу сказать, мы вот здесь проживаем свои жизни, а где-то еще на земле миллиард других людей проживают свои.

— Утверждение, я бы сказал, наивное.

— И тем не менее верное. Жизнь… — Томпсон опять сунул в рот сигару. — Жизнь — штука одинокая. Даже у семейных пар. Обнимаешь, бывает, кого-то, а чувствуешь, что между вами расстояние в миллион миль.

— Недурно сказано, — вмешалась его жена.

— Я не то имел в виду. — Херб Томпсон объяснялся неспешно; вины он за собой не чувствовал и потому мог не торопиться. — Я вот о чем: все мы верим в то, во что верим, и проживаем свои маленькие жизни, а другие люди проживают свои, отличные от нашей. Я о том, что, пока мы здесь сидим, множество народу на земле умирает. Кто от рака, кто от воспаления легких, кто от туберкулеза. И именно в эту минуту кто-то в Соединенных Штатах погибает в автомобильной аварии.