Кэролайн Черри - Подвальная станция

Она подумала, что Олли в младенчестве был черноволос и красив, красивее Августа.

Она подумала, что когда вырастет и будет в возрасте маман, у нее будет свой Олли. И у нее будет Нелли.

Но не Федра. Федра слишком хозяйничает.

Не нужно иметь эйзи, если не хочется их иметь. Надо заказывать их, иначе они не родятся.

Вот ей, противной Федре, которая ябедничает. Вместо нее будет Август, когда вырастет и станет охранником в их коридоре, и будет говорить «доброе утро, сира» ей, так же как охранники приветствуют ее маман.

Еще у нее будет Грант. С рыжими волосами. Она оденет его в черное, как эйзи, и он будет очень красивым. Она не знала, что он будет делать, но она все равно хотела иметь эйзи с рыжими волосами.

Она будет богатая, как маман.

Она будет красивая.

Она будет летать на самолете, ездить в город и покупать множество нарядных платьев и драгоценностей, таких, как у маман, так что когда они все пойдут на Новый Год, они заставят окружающих говорить:

— Какие красивые!

Она найдет Валери и велит ему вернуться обратно. И сире Шварц — тоже.

И все они будут счастливы.

Дословный текст из: Картины роста

Ленточное обучение генетике:

«Интервью с Арианой Эмори»: ч.2

Обучающие публикации Резьюн: 8970-8768-1

Одобрено для 80+

В: Доктор Эмори, у нас еще есть время, и я задам еще несколько вопросов, если ты не возражаешь.

А: Давай.

В: Ты — одна из Особенных. Некоторые говорят, что ты — может быть принадлежишь к величайшим людям из когда-либо живших, стоишь в одном ряду с да Винчи, Эйнштейном и Бок. Как ты относишься к такому сравнению?

А: Мне бы хотелось быть знакомой с ними всеми. Я думаю, что это было бы интересно. Я полагаю, между прочим, что могу предугадать твой следующий вопрос.

В: О.

А: Задай его.

В: Как ты соотносишь себя с другими людьми?

А: Мммм. Не угадала. Другие люди? Я не уверена, что знаю. Я веду затворнический образ жизни. Я отношусь с большим уважением к каждому, кто может водить грузовик в глуши или управлять звездолетом. Или преодолевать трудности новгородской подземки (смех). Я полагаю, что смогла бы так относиться. Я никогда не пыталась. Однако, жизнь всегда сложна. Я не уверена, труднее ли мне спроектировать генотип, чем другому (обладающему требуемыми способностями) выполнять те действия, которые я нахожу трудными.

В: Это интересная позиция. Но неужели ты полагаешь, что вождение грузовика столь же значимо? Следует ли направлять Особенных на эту работу? Что делает столь важной тебя?

А: Потому что я обладаю уникальным набором способностей. Никто другой не сможет делать то, что могу я. Вот чем является Особенный.

В: Как ты ощущаешь свою особенность?

А: Это очень близко к тому вопросу, которого я ожидала. Могу сказать, что быть Особенным — это все равно, что быть Советником или руководить отделом: все очень на виду, очень серьезная охрана, большее внимание, чем представляется разумным.

В: Ты можешь пояснить последнее — «чем представляется разумным»?

А: (усмешка): Одно издание просило меня расписать меню моих любимых блюд. Репортер как-то спросил, верю ли я в перевоплощение. Имеет ли это какой-нибудь смысл? Я — психохирург, и генетик, и, случается, философ, и с учетом этого последний вопрос в действительности несет для меня больший смысл, чем предыдущий, но что же на самом деле имеет значение для публики? Больше, чем моя наука, ты говоришь? Нет. То, что ищут репортеры — это уравнение, позволяющее отыскать баланс между моей психикой и их аудиторией. Баланс, который одновременно является и мифом, и реальностью: их вопросы могут у всех вызвать одинаковую скуку, ни доставив удовольствия никому конкретно; однако все равно: это подводит нас, наконец, к вопросу, которого я от тебя жду.

В: Это приводит меня в сильное замешательство.

А: Задай его. Я скажу, если мы его, наконец найдем.

В: Хорошо. Я думаю, что удастся. Что ты знаешь такое, чего не знает никто?

А: О, это мне даже больше нравится. Что я знаю? Это интересно. Никто и никогда не задавал его таким образом. Сказать тебе вопрос, который постоянно задают? «Как ты ощущаешь то, что у тебя Особые способности». — Что я знаю — это гораздо более мудрый вопрос. Что я ощущаю. Но я отвечу коротко: то же, что и все — кто находится в изоляции, отличается от всех и способен понять причину изолированности и отличия.

Что я знаю? Я знаю, что сама я сравнительно не важна, а моя работа важна исключительно. Это упустил тот интервьюер, интересовавшийся тем, что я ем. Мои вкусы крайне тривиальны, разве что ты интересуешься моей личной биохимией, которая меня интересует и имеет значение. Если этот журналист обнаружил истинную связь между гением и сырами, то мне это интересно, и я хотела бы поговорить с ним.

К счастью, мой персонал защищает меня от праздного любопытства. Государство отделило меня, потому что народ, (как агрегатное состояние, если угодно), знает, что если мне предоставить возможность совершенно свободно трудиться, я буду работать и работать для работы, потому что я — человек, одержимый одной идеей. Потому что во мне есть эмоциональное измерение, которое пытались уловить другие репортеры, у меня есть эстетическое чувство, касающееся того, что я делаю, и это связано с тем, что один древний Особенный назвал «погоней за Красотой» — я думаю, что каждый может это понять на своем уровне. Тот древний приравнивал это к Истине. Я называю это Равновесием. Я приравниваю это к Симметрии. Это составляет природу Особенного, это то, что ты на самом деле ищешь: мозг Особенного работает с абстракциями, находящимися далеко за пределами любого существующего языка. У Особенного имеется Дальнее Видение или с тем же успехом Широкое Видение, которое охватывает больше, чем подразумевает любое человеческое слово. А Слово, Слово с большой буквы, которое Особенный видит, понимает, постигает в самом краеугольном смысле слова — это Слово находится за пределами восприятия любого предшественника. Так что он называет его Красотой. Или Истиной. Или Равновесием, или Симметрией. Зачастую он выражает себя математически; либо, если для его дисциплины не очень подходит такой ключ, ему приходится придавать специальное значение определенным словам в соответствии с направлением его работы. Мой язык — отчасти математический, отчасти биохимический, частично семантический: я изучаю биохимические системы — человеческие существа — которые на биохимическом уровне предсказуемо реагируют на раздражение, проходящее через систему рецепторов с биологически определенной чувствительностью.

Не будем касаться сложного пространства культуры или возможности приложения математики к социальным системам. Могу сказать тебе, что я оставляю исследователям, помогающим мне, большую часть работы по микроструктурам, и я провожу максимум времени в размышлениях (больше, чем в лаборатории). Я достигаю при этом такой степени порядка, которую могу описать только как состояние простоты. Очень широкой простоты. Вещи, на первый взгляд, не связанные, оказывается, влияют друг на друга. Когда приведешь все это в порядок, возникает приятное ощущение, которое возносит мыслителя в такие сферы, которые не имеют ничего общего с чувством. Приспособить себя к обычной жизни становится все более сложным, но мне иногда это требуется, тело требует утверждения, нуждается в ощущениях — потому что иначе я, как личность, не существую.