Александр Громов - Тысяча и один день. Первый из могикан. Властелин пустоты

Впрочем, я и не специалист по метанию, а так, любитель. Благодаря игре с Двускелетным…

– Подарок, – торопливо поясняет Шурка Воробьянинов, преданно глядя на меня. – Специально для вас… для тебя добыл.

И сейчас же пугается своей оплошности. «Для вас»! Знает же, что подобного обращения я не терплю, а все равно сбивается. И не он один. Почти все юнцы глядят на меня с обожанием. Что я им, идол?

– Спасибо, но…

– Он выкидной, – торопится сказать Шурка. – И магазинный, на три лезвия.

– Это как?

– Можно показать? – Показать ему явно не терпится. Он в восторге от того, что может меня чему-то научить.

Остынь, парень. Я такой же, как и ты, и даже разница в возрасте между нами не слишком существенна. Не бог я, не царь и не герой. Чего же ты ждешь от меня? Избавления?

Я всего лишь соломинка, за которую ты ухватился, не желая тонуть. Разве я виноват, что поблизости не оказалось надежного спасательного круга?

Нисколько. Я не обнадеживал тебя, но стоит тебе понять, что я не в силах оправдать твои надежды, как ты проклянешь меня и оплюешь, если не сумеешь забросать камнями… Вот то-то и оно.

У завладевшего ножом Шурки горят глаза – сейчас он покажет!.. Фьють! Шуркину руку сносит назад отдачей, а в ствол ближайшей осины с отчетливым тупым звуком втыкается выброшенное лезвие. Щелк! – новое лезвие, поданное пружиной из рукоятки-магазина уже стоит на месте, готовое к бою. Техника.

Раскачав и выдрав из ствола глубоко засевший боеприпас, Шурка прячет в рукоятку все лезвия, по очереди упирая их в крошащуюся известняковую глыбу, каких немало валяется в окрестностях катакомб. Нарочно кряхтит, демонстрируя мощь пружины. Во, мол, какая штука! Дарю от всей души.

– Спасибо.

Не уходит, переминается с ноги на ногу и прямо-таки излучает разочарование. Опять я не оправдал надежд.

– Тут еще фонарик в рукоятке…

– Спасибо, – говорю. – Тронут. Только это лишнее, оставь себе.

– Я себе еще достану.

– Хорошо. – Я кладу оружие в карман. – Хочешь что-нибудь сказать?

Шурка тушуется и отходит со вздохом. Все, что мог, он уже сказал и не раз повторил. А я ответил. Ну не в состоянии я инициировать его, как инициировал Безухова и Шпоньку! Один раз у меня получился безумный рекордный рывок, и то под страхом неминуемой смерти. С двумя крепкими парнями под мышкой меня швырнули в Вязкий мир инстинкты, а не воля.

Один-единственный раз мои железы выбросили в кровь такое количество стрессовых гормонов, от которого либо помирают, либо совершают чудо. Все порядочные железы так устроены, что не умеют отзываться на приказы сознания, и наплевать им на мое «хочу» или «не хочу»…

Но поди объясни это настырной молодежи. Все мечтают уподобиться. Как они завидуют пятерым карапузам, выкраденным нами из интерната для эксменов и инициированным Мустафой! Карапузы с увлечением осваивают телепортацию и взахлеб делятся впечатлениями, а у взрослых бойцов глаза завидущие и слюнки текут. У иных прямо-таки руки чешутся. И Мустафа, и я пообещали ликвидировать каждого, кто посмеет сорвать злость на малыше.

Насчет ликвидации – никаких шуток. Это всерьез. Двоих уже пришлось ликвидировать за буйство и неумение подчиняться. Просто выгнать провинившегося из отряда означает подвергнуть нашу штаб-квартиру опасности обнаружения. Отряд не может позволить себе ни расхлябанности, ни либерализма. Тем и живем.

Я сказал «отряд»? Не уверен. Но если мы банда или шайка, то довольно крепкая, со строгой дисциплиной. И даже со слабенькой верой в будущее, чего лишены многие другие группы, шайки, банды и отряды, рассеянные по всему миру. Отказавшиеся сдаться на милость хозяев и вновь подставить шею под ярмо.

У нас есть будущее: телепортирующие сопливые карапузы Андрей, Геннадий, Илья, Матвей и Глеб. Со временем их станет больше.

Вдобавок у многих в отряде еще сохраняется надежда на то, что я как-нибудь соберусь с духом, поднатужусь и с риском развязать пупок инициирую взрослых. Давайте, мол, ребята, становитесь в очередь. В ход идут и уговоры, и подхалимаж. Тут вне конкуренции Шурка Воробьянинов…

Надоел он мне. Репей приставучий. Прилипала.

Гаснет понемногу закат. Тишь, ни ветерка. В высоких травяных берегах лениво течет, чуть пованивая мазутом, подмосковная речка Пахра, и трепещут над водой неугомонные стрекозы. Редко-редко плеснет рыба, еще реже проплывет важным дредноутом раздутый труп всплывшего утопленника. Звенит и кусается комарье. Внизу в прибрежных кувшинках выводят рулады лягушачьи хоры. С луга доносится стрекот цикад. Укрывшись в рощице, кукушка врет кому-то про долгую жизнь.

Идиллия.

Если хорошенько приглядеться к ближайшей купе колючих кустов неизвестной мне породы, то в самой гуще колючек можно заметить дыру в земле. Поблизости несколько входов в катакомбы, и ни один из них не бросается в глаза. Под обрывом километры узких извилистых коридоров, тесные – только проползти – лазы, редкие «комнаты». Во время недавнего ожидания катаклизма здесь даже не пытались оборудовать убежище – катакомбы слишком малы, неглубоки и близки к столице. Во времена царя Гороха в них ломали известняк и были озабочены тем, чтобы потолок не упал на маковку, поэтому долбили узкие штольни, не нуждавшиеся в крепеже. Все же за минувшие столетия кое-где произошли обвалы, и мы их потихоньку разбираем, стараясь увеличить наши подземные владения и обеспечить себя запасными выходами на всякий случай…

Только поздним вечером можно безбоязненно выйти из катакомб. А с началом ночи группы по пять-десять бойцов отправляются на дело, чтобы непременно успеть вернуться затемно. Ходят далеко, как осторожные хищники, боящиеся выдать логово. Меняют маршруты, путают следы. Ночные призраки.

Грабят, само собой, а еще больше вымогают. Есть у кого. С каждой неделей в ближайшей округе появляется все больше строителей с техникой. Восстанавливают дороги, мосты, тянут провода, бетонируют опоры монорельсового пути, а на высоком берегу километрах в десяти ниже по течению вот-вот завертятся стометровые лопасти ветряков на восстановленных мачтах. Дело у строителей спорится.

Но уж коли у тебя робкая душа, коли ты вернулся, покаялся и впрягся в ярмо, спасая свою драгоценную шкуру, то пищи не пищи, а пайкой с вольными нелегалами поделись. По-хорошему, если не хочешь по-плохому. Тут есть своя логика. Выбрав верный кус хлеба, всегда будь готов отдать полкуса, не то рискуешь лишиться всего.

В том числе и головы. Припугнуть рабов наглядными примерами, конечно же, пришлось. Некоторые из них наивно воображали, что если служишь не за страх, а за совесть, то уже и защищен от всего, кроме произвола начальства, – иллюзия вредная, но одноразовая, вроде детской болезни. Лечится страхом.