Роберт Хайнлайн - Весь Хайнлайн. Ракетный корабль «Галилей» (сборник)

Юпитер уже превратился в крошечный ярко-оранжевый диск. Некоторые мальчишки клялись, что различают луны. Если честно, лун я не видел, во всяком случае, первые три дня после того, как капитан прецессировал корабль. Но все равно было так здорово получить возможность разглядывать Юпитер. Марса по дороге мы так и не обнаружили, потому что Марс оказался за Солнцем, на расстоянии трехсот миллионов миль от нас. Мы ничего не видели, кроме прежних звезд, которые видны и с Земли. Даже астероиды не показывались.

На то имелась причина. Когда мы сошли с орбиты станции «Нью-Йорк-Верх», капитан Харкнесс вовсе не направил «Мэйфлауэр» по прямой туда, где будет находиться Юпитер, когда мы прибудем; вместо этого он поднял корабль над плоскостью эклиптики в северном направлении, поднял достаточно высоко, чтобы миновать пояс астероидов. Всем известно, что метеориты не представляют собой реальной опасности в космосе. Если только пилот не делает заведомой глупости, например не ведет свой корабль прямо сквозь голову кометы, практически почти невозможно столкнуться с метеоритом. Слишком между ними большое расстояние.

С другой стороны, пояс астероидов составляет значительную часть небесных отбросов. Старые корабли с ядерными двигателями обычно проходили через этот пояс наудачу, и ни один из них ни разу ни на что не наткнулся. Но капитан Харкнесс, имея в своем распоряжении буквально всю энергию мира, предпочитал для верности астероиды обойти. Так как мы пояс астероидов обогнули, что-нибудь могло бы в нас врезаться, только уж если, как говорится, волк в лесу сдохнет.

Так вот, этот самый волк-то и сдох. В нас что-то врезалось.

Это случилось сразу после подъема (по времени палубы А ), как раз я заправлял свою койку. В руках я держал скаутскую форму и собирался сложить ее и сунуть под подушку. Я ее не носил потому, что у других-то ведь не было формы, чтобы являться в ней на скаутские сборы. Но я все еще держал ее у себя в постели.

Вдруг я услыхал самый жуткий шум, какой когда-либо раздавался в моих в ушах. Точно из ружья кто-то выстрелил прямо у меня над ухом, и еще кто-то хлопнул стальной дверью, а какой-то великан разрывал и разрывал целые ярды материи, и все это одновременно.

Потом остался только звон в ушах, голова закружилась и на меня будто столбняк напал. С трудом я помотал головой, посмотрел вниз — оказалось, что я гляжу на свежую дыру в корабле, прямо у меня под ногами, величиной с кулак. Вокруг нее топорщилась изоляция, а в середине дыры я увидел черноту. Потом в ней промелькнула звезда, и я понял, что смотрю прямо в космос.

Что-то сильно шипело.

Не помню, чтобы я вообще о чем-нибудь в тот момент подумал. Я только скомкал свою форму, сел на корточки и сунул ее в дыру. С минуту казалось, что ее туда засосет, потом она сбилась в комок, застряла и дальше не пошла. Но воздух все еще выходил из корабля. Наверно, только в тот момент я и осознал, что мы теряем воздух и что задохнемся в вакууме. Кто-то визжал и кричал у меня за спиной, что его убили, а по всему кораблю объявляли тревогу. Невозможно было проследить за собственными мыслями. Герметическая дверь нашей каюты автоматически захлопнулась, зало-жилась прокладками — и мы оказались запертыми.

Это меня до смерти перепугало.

Понимаю, что это было необходимо. Понимаю, что лучше уж запечатать одно отделение, обрекая на смерть находящихся в нем людей, чем дать погибнуть всему кораблю, — но ведь я сам , лично, оказался в этом отделении. Наверно, у меня не героическая натура. Я чувствовал, как давление воздуха выталкивает наружу затычку, сделанную из моей формы. Какой-то частичкой мозга я припоминал, что форму рекламировали как «пригодную в тропиках самовентилирующуюся ткань», и пожалел, что она не сделана из твердой плащевой пластиковой ткани. Я боялся нажать на нее посильнее: как бы она не улетела совсем и не оставила нас тут дышать вакуумом. Я бы отдал десерты на десять лет вперед в обмен на один клочок резины размером с мою ладонь.

Крики было затихли, но ненадолго. Эдвардс Крикун бился в герметично закрытую дверь и выл:

— Выпустите меня отсюда! Выпустите меня отсюда!

На фоне всего этого шума раздался голос капитана Харкнесса, он вызывал через громкоговоритель:

— Эйч-двенадцать! Эйч-двенадцать! Доложите! Вы меня слышите?

И тут все заговорили одновременно.

Я во весь голос взревел:

— Тихо!

И через секунду действительно стало тихо. Пиви Бранн, один из моих «щенков», стоял передо мной и смотрел на меня круглыми глазами:

— Что случилось, Билли? — спросил он.

Я сказал:

— Дай-ка мне подушку с одной из коек. Живо!

Он сглотнул и выполнил приказание. Я сказал:

— Сними наволочку, быстро!

Он так и сделал, только очень долго возился, и протянул ее мне — но у меня не было свободной руки. Я сказал:

— Положи ее мне на руки!

Это была обыкновенная подушка из мягкой пенистой резины. Я вытащил из-под нее одну руку, потом другую , а потом встал на нее коленями и прижал руками. Она немного прогнулась в середине, и я уже испугался, как бы она не прорвалась, но она выдержала.

Крикун опять завопил, а капитан Харкнесс все еще просил, чтобы кто-нибудь из каюты эйч-двенадцать объяснил ему, что происходит. Я снова заорал:

— Тихо! — потом добавил: — Кто-нибудь, стукните Крикуна и заставьте его замолчать!

Идея получила всеобщее одобрение. Трое ребят. кинулись ее выполнять.

— Теперь все молчите, — приказал я. — Долго молчите. Если Крикун еще раз откроет рот, стукните его снова. — Я постарался набрать в легкие побольше воздуха и произнес: — Эйч-двенадцать докладывает!

Голос капитана спросил:

— Что у вас за ситуация?

— В корабле дыра, капитан, но мы ее заткнули.

— Это как же? И дыра, она что — большая?

Я объяснил ему — и это было все, что требовалось. Добраться до нас было нелегко, потому что — я только после это обнаружил — наш отсек коридора был изолирован герметичными дверями, а это означало, что им пришлось эвакуировать всех людей из двух кают по обе стороны от нас и напротив. Но вскоре двое мужчин в скафандрах открыли нашу дверь и выставили всех ребят, кроме меня. Потом вернулись. Один из них был мистер Ортега.

— Теперь можешь встать, паренек, — сказал он, и через шлем его голос доносился словно откуда-то издалека.

Второй мужчина сел на корточки и продолжал держать подушку вместо меня. Мистер Ортега держал под мышкой большую металлическую пластину. На одном боку у нее была липкая прокладка. Я хотел остаться и посмотреть, как он будет ставить эту заплату, но он вывел меня из каюты и закрыл дверь. Коридор снаружи был пуст, но я постучал в герметически закрытую дверь, и меня впустили в то помещение, где ждали остальные. Оци хотели знать, что происходит, но я не мог сообщить им никаких новостей, потому что меня выставили. Немного спустя мы почувствовали себя легкими, и капитан Харкнесс объявил, что на короткое время корабль перестает вращаться.