Роберт Хайнлайн - Весь Хайнлайн. Ракетный корабль «Галилей» (сборник)

Пигалица была довольно худенькая, так что не составляло труда носить ее, даже на носилках. В светлую фазу она довольно много времени проводила на улице. Мы начали свое хозяйство с курицы-наседки и пятнадцати яиц да еще завели пару кроликов. Очень скоро у нас появилось свое мясо. Мы всегда внушали Пегги, будто те жареные цыплята, которых мы едим, куплены у Шульцев, и, по-моему, она так и не догадывалась ни о чем. Поначалу я каждый день ходил на ферму к Шульцам за парным молоком для Пегги, но к середине лета я купил по случаю и по сходной цене двухгодовалую телку. Пегги назвала ее Мэйбл, и ее страшно огорчало, что она не может подойти ее погладить.

Мы постоянно были заняты. Мне все еще не удавалось пройти испытания и получить нашивки, не удавалось и попадать на скаутские сборы. Так много всего нужно было сделать. Устроить пруд, например. В лагуне Серенидад разводили планктон и водоросли, но рыбы там еще не появилось, и даже после того, как ее туда запустят, пройдет еще много времени, пока разрешат рыбную ловлю. Поэтому мы стали разводить рыбу в пруду китайским способом — после того, как я устроил пруд. К тому же постоянно что-то созревало, и необходимо было заботиться о всходах. Моя трава выросла прекрасно, и вскоре после того, как мы все поселились на ферме, пришла пора разводить червей. Папа уже собрался послать образец почвы в город, чтобы там сделали анализ, но рядом случился папа Шульц.

Он услышал, что мы собираемся делать, взял горсть обработанной земли, раскрошил ее, понюхал, попробовал на зуб и сказал мне, что можно запускать червей. Я так и поступил, и они отлично прижились: после мы не раз их встречали во время полевых работ. Когда взошла трава, стали заметны полоски, которые мы когда-то засыпали платной землей. Зараженная бактериями земля тоже распространилась, но не очень. Мне предстояло еще порядком попотеть, пока эти полоски сойдутся вместе, а тогда уже можно будет подумать о том, чтобы снова взять напрокат жевал-ку и обработать еще полтора акра. Теперь для удобрения новой почвы мы могли пустить в ход свою землю и собственную кучу компоста. Тогда придет пора дробить камни на следующих акрах, но до этого лежал еще долгий путь.

Мы посадили морковь, салат, свеклу, капусту белокачанную, капусту брюссельскую и спаржу. Между рядами посадили кукурузу. Я бы засеял целый акр пшеницей, но об этом и думать было нельзя, пока у нас так мало земли. Возле самого дома мы выкроили участок, где посеяли помидоры, тыкву и немного гороха и бобов. Все эти растения обычно опыляют пчелы, а Молли приходилось заниматься этим вручную, и работа оказалась довольно нудной и кропотливой. Со временем мы надеялись получить пчелиный улей, а энтомологи из кожи вон вылезали, пытаясь вывести при помощи бионики таких пчел, которые могли бы жить на открытом воздухе. Главная трудность заключалась в том, что гравитация у нас была только в одну треть земной, а давление воздуха — немногим больше, чем одна пятая земного, и пчел это, естественно, возмущало: они считали, что в таких условиях летать слишком трудно.

А может быть, пчелы просто по природе консерваторы?

Наверное, я был счастлив — а может быть, всю следующую зиму у меня просто не хватало времени на то, чтобы грустить. Сначала зима казалась приятным отдыхом. Кроме заготовки льда, ухода за коровой, кроликами и курами, других дел почти не было. К тому же к зиме я сильно переутомился и даже ослабел, хотя не осознавал этого; Молли же, я думаю, с ее выдержкой и терпением, просто выбилась из сил. Не привыкла она к жизни на ферме и не умела к ней так приспособиться, как мама Шульц. Она мучилась без водопровода и канализации, а надежды на то, что она их скоро получит, — не было. Я, конечно, добывал ей воду, разбивая лед в ручье, но это отнюдь не разрешало все ее проблемы, тем более что землю покрывал снег. Но надо признать — она не жаловалась. Не жаловался и папа, но от носа к углам рта у него пролегли глубокие борозды, которые не могла прикрыть даже борода. Но главным образом дело было в Пегги.

Когда мы впервые перевезли ее на ферму, она очень оживилась. Мы постепенно снижали давление у нее в комнате, а она уверяла, что уже здорова, и дразнила нас, что выйдет погулять без всяких носилок. Однажды мы это даже попробовали, по совету доктора Арчибальда, и у нее не пошла носом кровь, но через десять минут она запросилась обратно в дом.

Дело в том, что она никак не могла приспособиться. И не только к давлению: что-то еще было неладно. Это была не ее планета — и она не могла здесь расти. Видали вы когда-нибудь растение, которое никак не может прижиться после пересадки на новое место? Вот так и с ней.

Ее место было на Земле.

Наверно, мы устроились неплохо, но, конечно, была огромная разница между жизнью богатого фермера, вроде папы Шульца, у которого амбар ломится от коровьего навоза, в леднике с потолка свисают окорока и хозяйство оснащено всевозможными современными удобствами, даже вода бежит из крана, — и существованием бедных фермеров, вроде нас, вручную обрабатывающих целину и имеющих кучу долгов Колониальной комиссии. В ту зиму у нас хватало досуга на то, чтобы об этом поразмыслить. Однажды в четверг мы все собрались в комнате у Пегги после обеда. Только что началась темная фаза, и папе нужно было возвращаться в город. Мы всегда устраивали ему проводы. Молли чинила белье, папа с Пегги играли в криббедж. Я принес аккордеон и начал что-то наигрывать. Помню, поначалу настроение у всех было вполне бодрое. Не знаю уж, как это у меня получилось, только вскоре я обнаружил, что наигрываю «Зеленые холмы Земли».

Я эту песню очень давно не играл. Я исполнил ту часть фортиссимо, где поется: «В путь, сыновья великой Терры. Могучий двигатель ревет…», а про себя подумал, что двигатели теперь уже не ревут. Я все еще об этом думал, когда перешел к последнему припеву, к тому, который надо играть очень тихо и мягко: «А под последнюю посадку, судьба, мне шарик мой пошли…» Я поднял голову и увидел, что по щекам у Молли текут слезы.

Ох, как я на себя разозлился! Вскочил, резко положил аккордеон, даже не закончив песню. Папа спросил:

— Билл, в чем дело?

Я пробормотал что-то насчет того, что мне надо проведать Мэйбл, вышел в гостиную, надел на себя тяжелую уличную одежду и на самом деле отправился во двор, хотя к амбару так и не подошел. Падал снег, и уже почти стемнело, хотя Солнце скрылось за горизонтом всего два часа тому назад. Снегопад внезапно прекратился, но небо было все еще затянуто тучами, и Юпитера видно не было. На западе в просвете между тучами проглядывали закатные лучи. Когда глаза мои приспособились к этому слабому освещению, я смог оглядеться: горы, заснеженные до самых оснований, исчезающие в тучах, озеро — просто лист льда, засыпанный снегом, и валуны по краям нашего поля, которые отбрасывали на снег таинственные тени. Пейзаж вполне соответствовал моим чувствам: он походил на место, куда ссылают за тяжкие грехи.