Дмитрий Янковский - Правила подводной охоты

Огневой рубеж представлял собой ровный деревянный настил, на котором лежали один возле другого пыльные войлочные коврики. На стенах висели обучающие пособия по стрельбе для салаг и схемы устройства разных моделей оружия. У края настила, возле коврика, торчали стойки зрительных труб для корректировки стрельбы. Расстояние до мишеней — пятьдесят метров. Я бросил карабин на пол и поплелся к мишеням, чтобы сменить продырявленный пластик с человеческим силуэтом на новый.

Земляной настил над головой гасил все звуки, отчего шелест шагов бродил между стен, как в пустом съемочном павильоне. Сменив три мишени, чтобы не бегать каждые пятнадцать минут, я вернулся на огневой рубеж и улегся на один из войлочных ковриков. Перед стрельбой полагалось хотя бы полчаса «поработать над выстрелом», но это было скучнейшим занятием, так что я решил сачкануть. Пристегнув кассету, я послал несколько гарпунов один за другим и глянул в окуляр трубы. Выстрелы легли неважно — сегодня у меня совсем не было настроения. Кроме того, прицел немного уполз и средняя точка попадания ушла левее, чем нужно. Я задумался, прикидывая, на сколько щелчков сместить прицел, чтобы карабин бил по центру мишени. Была для этого какая-то формула, я ее даже записывал, но сейчас позабыл.

— Четыре щелчка вправо, — голос над ухом заставил меня вздрогнуть.

Повернувшись, я увидел Долговязого, лежавшего возле соседней трубы.

— Ты ходишь, как кошка! — буркнул я. — Заикой когда-нибудь сделаешь. Чего тебя сюда принесло? Ты же пьяный, комендант не даст тебе карабина.

— Класть я хотел на твоего коменданта, — заявил Долговязый. — Что он мне, начальство? Для меня только бухгалтер начальство, который мне пенсию выписывает. На остальных я срать хотел с мачты. Поправься, говорю, на четыре щелчка.

Я четырежды щелкнул барабаном прицела.

— И не пали бездумно, — добавил отставник. — Ты же не по пиратам колотишь, где чем чаще, тем лучше, а по мишеням.

— Ты что, учить стрельбе меня решил? — огрызнулся я. — Шел бы лучше отсюда, у меня зачет через три дня.

— Ты его не сдашь, — хохотнул Долговязый.

— Не твоего ума дело.

— Ну это уж не тебе решать. Знаешь, почему у тебя ничего не выходит? Потому что ты оружие разлюбил.

— Оно мне надоело, вот и все.

— Это ты так думаешь, — Долговязый перешел на шепот. — А дело в другом.

Странно, но у меня от этих слов холодок пробежал по спине.

— В чем же, по-твоему?

— В том, что ты стал бояться оружия, когда увидел, как оно убивает людей.

— Арабов, что ли? — скривился я.

— Ты можешь усмехаться сколько угодно, но я вижу, как ты целишься. Ты стрелял в мусульман и видел, как они падают. А потом, когда все кончилось, наверняка представлял, что происходит при попадании гарпуна в живот, или в печень, или в грудную кость…

— Заткнись! — прервал его я. — Ты ненормальный придурок. Среди охотников все психи, черт бы вас побрал!

Меня трясло мелкой дрожью. Я вспомнил, что именно так все и было, как он говорил.

— Ты теперь боишься попадать в цель, — заявил отставник. — Страх подсознательный, но именно он заставляет тебя увиливать от тренировок.

Я не знал, что на это ответить. Соглашаться с ним не хотелось, хотя бы из принципа, а перечить — не нашлось аргументов.

— Ты-то сам в стенку с пятидесяти метров сможешь попасть? — Мне хотелось его поддеть, поскольку я ощущал себя задетым за живое. Такая дурацкая маленькая месть. Чтоб не теребил мое подсознание.

— Я выпил немного, — сконфузился он. — А вообще-то неплохо стрелял, когда приходилось.

— Ну так показал бы класс!

— Сейчас не буду. Пил бы коньяк — другое дело. А от джина мозги набекрень.

— Трепло ты, — проворчал я.

Он помолчал, словно ожидая, когда прогоревшая тема осядет в воздухе пеплом. Затем уставился на меня и произнес тоном циркового гипнотизера:

— Сила оружия не в убийстве. И не в убийстве его основная суть.

От неожиданности я немного опешил, но постарался взять себя в руки.

— В чем же тогда?

— В красоте.

Это меня окончательно выбило из колеи.

— Бред собачий! — Критическая оценка вещей постепенно возвращалась ко мне.

Глаза Долговязого сузились в щелочки.

— Дай мне гарпун, — он протянул руку.

Непослушными пальцами я вытащил гарпун из кассеты и положил в его взмокшую от жары и джина ладонь.

— Острие, — он поднес полированную сталь к глазам. — Бриться можно. Но ты ошибаешься, если думаешь, что инженеры проектировали эту штуку, чтобы максимально эффективно пробивать плоть. Нет! Эта форма, совершенная, как обводы музыкального инструмента, несет в себе идею полета. Полета в двух средах — газообразной и жидкой. Все в гарпуне подчинено достижению этой цели — длина, угол заточки, элемент оперения и шлифовка поверхности. Видишь эти волны на зеркальной поверхности? Для чего они, как ты думаешь?

— Не знаю, — признался я, ошарашенный таким напором эмоций.

— Они предназначены для срыва вихрей, образующихся при движении в среде на огромной скорости.

Я отложил карабин и внимательнее посмотрел на гарпун. Его форма, казавшаяся мне примитивной, теперь приковала мое внимание.

— Некрасивое не может хорошо выполнять свои функции, — завершил свою мысль Долговязый. — Чем больше над вещью работали, чем больше в нее вложено труда, бессонных ночей и кропотливых расчетов, тем она получается красивее и тем лучше выполняет данное ей предназначение.

— Чем красивее гарпун, тем он лучше летает?

— Да. Тебе следует понять его красоту, а потом соединиться с ней.

— Как это?

— Запомни, что предназначение выстрела не в поражении цели и уж тем более не в разрушительной мощи. Оно в красоте и точности траектории полета. Выстрел — это отправление гарпуна в полет. В момент выстрела ты должен стать таким же красивым, иначе совершенство оружия и снаряда потеряет всяческий смысл. Красота полета стоит на трех китах — на красоте гарпуна, на красоте карабина и на красоте позы стрелка в момент выстрела. Если хоть один из элементов будет несовершенным — все зря. Ты умеешь танцевать?

— Терпеть не могу, — скривился я.

— В тебе нет тяги к прекрасному. Но и у танцора, и у стрелка, и у музыканта есть масса общего — владение телом. Красота исполнения каждого элемента движения. Я знаю, чему тебя учили инструкторы, что говорил Огурец и что написано в руководстве по стрелковому делу. Но там нет главного. Чтобы отлично стрелять, надо делать это красиво.

Долговязый шагнул ко мне, взял карабин и тут же преобразился. Передо мной стоял не подвыпивший инвалид, а некто мне незнакомый — волевой, собранный, с сияющим взглядом.

— Перед выстрелом нельзя смотреть на мишень, — даже голос у Долговязого изменился, стал упругим и четким. — Только шесть секунд ты будешь смотреть на нее. Запомни. Не больше шести секунд!