Орсон Кард - Игра Эндера. Глашатай Мертвых

— Питер, как ты думаешь, почему мне кажется, что ты видишь во всем этом всего лишь некую блестящую возможность для Питера Виггина?

— Для нас двоих, Вэл.

— Питер, тебе всего двенадцать лет. Мне десять. Знаешь, как называют людей нашего возраста? Нас называют детьми и с нами обращаются, как с мышами.

— Но мы думаем не так, как другие дети, верно, Вэл? Мы говорим не так, как другие дети. И более, того, пишем мы тоже не так, как они.

— Для разговора, начавшегося с угроз укокошить друг друга, это неплохой поворот, Питер.

Вэлентайн, тем не менее, обнаружила, что слова Питера ее взволновали. Писать она умела как раз лучше Питера. И они оба знали, что это так. Однажды он даже сказал об этом вслух. Тогда же он признался, что легче всего понимает в людях то, что они в себе больше всего ненавидят, и это помогает ему постоянно держать их на крючке. А что касается Вэлентайн, то, по его мнению, ей легче всего понять в людях то, что они в себе больше всего любят, и поэтому она умеет им льстить. Это было правдой, сказанной устами циника. Вэлентайн умела склонять людей к своей точке зрения — она могла убедить их, что они хотят того же, чего хочет она. Питер, в свою очередь, мог заставить их только бояться хотеть того же, чего хочет он. Когда он в первый раз высказал это Вэл, она с ним не согласилась. Ей хотелось верить, что ей удается убеждать людей потому, что она права, а не потому, что умнее. Но сколько бы она потом ни повторяла самой себе, что она не желает пользоваться людьми так, как это делает Питер, ей была приятна мысль о том, что она может по-своему контролировать их. И контролировать не только их действия, но и их желания. Ей было стыдно, что такая власть доставляет ей удовольствие, но, несмотря на стыд, она иногда все же пользовалась этой властью. Внушала учителям делать то, что хочется ей. И другим ученикам. Иногда ей удавалось убедить даже Питера. Сильнее всего ее пугало в этом то, что она так отождествляла себя с Питером, что как бы сливалась с ним. Приходилось признать, что в ней гораздо больше от него, чем ей хотелось бы. И для такого самопризнания нужна была определенная отвага. Все это промелькнуло у нее в голове в то время, как Питер произносил свою речь. «Ты думаешь о власти, Питер, но по-своему я сильнее тебя».

— Я изучал историю, — сказал Питер. — Я изучал все, что касается моделей человеческого поведения. Бывают времена, когда мир вступает в период трансформации, и в такие времена верное слово может изменить все. Вспомни Перикла в Афинах и Демосфена…

— Да, этим двум удалось разрушить Афины дважды.

— Периклу, да, но Демосфен был прав относительно Филиппа…

— Или спровоцировал его…

— Поняла? Это то, чем обычно занимаются историки: болтовней о причине и следствии. А на самом деле бывают времена, когда мир попадает в полосу изменений, и нужное слово в нужном месте может его перевернуть. Томас Пайн и Бен Франклин, к примеру. Или Бисмарк. И еще Ленин.

— Не совсем близкие примеры, Питер.

На этот раз она возражала больше по привычке. То, что он говорил, было вполне правдоподобно.

— Я и не ожидал, что ты поймешь. Ты до сих пор веришь тому, что учителя знают нечто такое, что стоит учить.

«Я понимаю гораздо больше, чем ты думаешь, Питер».

— Так ты собираешься стать Бисмарком?

— Я вижу себя человеком, способным вкладывать идеи в головы других людей. С тобой что, не было случаев, когда тебе приходила в голову какая-нибудь умная фраза и ты произносила ее, а через две недели или через месяц слышала, как один взрослый говорил те же слова другому взрослому, и они оба были для тебя незнакомцами? Или вдруг ты слышала эту фразу по видео или встречала ее в сети?

— Я всегда думала, что я уже слышала ее до этого, и мне только кажется, что она принадлежит мне.

— Ты ошибалась. В мире всего две или три, тысячи людей, равных нам по уму, сестренка. И большинство из них просто зарабатывают себе на хлеб. Эти бедняги кого-нибудь учат или что-нибудь исследуют. И очень немногие из них имеют реальное отношение к власти.

— И конечно же мы — среди этих счастливчиков.

— Это так же смешно, как одноногий кролик, Вэл.

— Которых наверняка несколько в этом лесу.

— И они прыгают аккуратными маленькими хороводиками.

Вэлентайн засмеялась над этой нелепой картинкой, и тут же возненавидела себя за то, что это показалось ей смешным.

— Вэл, мы можем сказать то, что все остальные будут повторять через две недели. Мы это действительно можем. И не надо ждать, когда мы повзрослеем и благополучно утонем в каком-нибудь деле.

— Питер, тебе всего двенадцать.

— Но не в информационной сети. Там я могу назваться кем угодно, и ты тоже.

— В сети мы однозначно значимся как учащиеся и даже не можем выступить в настоящей дискуссии. Для нас открыт только режим выступления из аудитории, а это означает, что мы ничего не сможем сказать.

— У меня есть план.

— У тебя всегда есть план. — Она притворилась безразличной, но на самом деле стала внимательно слушать.

— Мы можем появиться в сети, как полноценные взрослые с какими нам вздумается именами, но при условии, что отец разрешит нам пользоваться своим гражданским доступом.

— С какой стати он будет это делать? Ведь мы уже имеем ученический. Что ты ему скажешь? Мне нужен гражданский доступ, чтобы я мог завоевать мир?

— Нет, Вэл. Не я. Ты ему скажешь. Скажешь, что обеспокоена насчет меня. Что я стараюсь изо всех сил преуспеть в школе, и тебе кажется, что я схожу с ума оттого, что не могу разговаривать с умными людьми. Все говорят со мной с высоты своего возраста, считают меня ребенком. И я не могу беседовать с теми, кто равен мне по уму. Ты сможешь доказать, что я нахожусь на грани нервного срыва.

Вэлентайн подумала о трупе белки в лесу и догадалась, что даже эта находка была частью плана Питера. Или он решил воспользоваться этим после того, как все сделал.

— Итак, ты хочешь, чтобы я убедила его разрешить нам пользоваться его гражданским входом. Под чужими именами, чтобы нельзя было догадаться, кто мы на самом деле, и чтобы люди относились к нам с подобающим уважением.

Вэлентайн могла бы посмеяться над какой-нибудь его идеей, но не над этой. Она не смогла бы, например, спросить: «А почему ты считаешь, что достоин уважения?» Она читала об Адольфе Гитлере. Интересно, каким он был в двенадцать лет? Не такой умный, в этом смысле совсем не такой, как Питер, но так же сильно жаждавший славы. И что было бы с миром, если бы в детстве он попал в молотилку или его задавила лошадь?

— Вэл, — сказал Питер. — Я знаю, что ты обо мне думаешь. Что я не очень хороший человек, да?

Вэлентайн метнула в него сосновую иголку.

— Стрела прямо в сердце.

— Я уже очень давно собирался поговорить с тобой. Но никак не мог решиться.