Рэй Брэдбери - Миры Рэя Брэдбери. Т. 7. Канун Всех святых

— Боб, вы уходите?!

— Только что вспомнил! Сегодня вечером тренировка по бейсболу. Ну прямо вон из головы! Спасибо за персики, мистер Файфилд.

— Скажите спасибо моей жене, это она их вырастила.

Боб Джонс — он все еще выглядел так, словно его оглушили чурбаном, — бродил по комнате, прощаясь со всеми, натыкаясь на предметы и бормоча извинения, пока наконец не оказался за парадной дверью. Было слышно, как он свалился со ступенек, а потом со смехом поднялся.

— Папа! — воскликнули сестры.

— Ну и ну, — сказала мать.

Отец снова погрузился в расчеты: он боялся смотреть вверх, на бледные лица своих дочерей. А они наблюдали, как он расставляет последние знаки в своих вычислениях.

— Папа, — спросили девушки, — что у тебя получилось?

— Дети мои, — сказал он, набравшись решимости, — сдается мне, что Мэг набрала полный красивый нуль, а у Мари символ примерно той же формы и содержания. Другими словами, девочки, ни одна из вас не получит этого мужественного юношу. Вы забыли о двух простых вещах.

— Каких?

Отец молча прошел в спальню и вернулся с сумочкой матери, из которой извлек флакончик духов и тюбик красной губной помады.

— Вот об этом вы забыли, — сказал он. — И еще: видели вы, какое было у Боба лицо, когда он выбирался из дома?

Сестры молча кивнули.

— Это выражение вам следует запомнить: оно обозначает, что вам давным-давно следовало замолчать. Не думаю, что вы увидите мистера Джонса еще раз.

Девушки тихо застонали.

— А теперь, — сказал отец, взглянув на часы, — ровно через пятнадцать минут в «крематории» позади нашего дома состоится небольшая церемония, на которую вас просят явиться, захватив учебники психологии, а также результаты тестов, экзаменов, конкурсов. Совершать обряд сожжения буду я. Потом мы все направимся в ближайший кинотеатр, посмотрим удлиненную программу и выйдем оттуда обновленными. Мы осознаем, что жизнь продолжается, что Боб Джонс не так уж высок, темноволос и красив, как нам когда-то казалось.

— Есть, — сказала Мэг.

— Есть, — сказала Мари.

Написав поперек карточек для подсчета очков: «Пери Ларсен — 1, семейная команда — 0», отец добавил:

— А теперь одеваться! Одна нога здесь, другая там.

Девушки медленно поднимались по лестнице и лишь на самом верху побежали. Отец сел в кресло, раскурил свою трубку и сделал несколько затяжек с видом философа.

— Научатся, — сказал он наконец.

Мать кивнула, не произнося ни слова.

— Тебе придется дать им несколько уроков, — продолжал он.

Она снова молча кивнула.

— Ну и вечерок, — сказал отец.

Мать снова ничего не сказала: ведь она была из тех женщин, какими ее муж надеялся увидеть своих дочерей.

Так же молча она встала со своего стула, улыбаясь, подошла к мужу и поцеловала его в щеку. Потом, тихо ступая и не произнося ни слова, оба пошли в другие комнаты, чтобы собраться в кино.

Отец втянул носом воздух:

— Чем это пахнет?

— Наши дочери пишут маслом, — ответила мать.

— Мэг и Мари? — Повесив шляпу, отец взял мать под руку и провел в гостиную. — Пишут картины?

— Да, в своем святилище наверху. Если ты трижды постучишь в дверь и очень вежливо попросишь, может, новоявленные Ван Гоги тебя впустят.

— Обязательно попрошу. Я должен быть в курсе.

Поднявшись на второй этаж, в более изысканную часть дома, где пахло пудрой и загаром, духами и экстрактом для ванны, отец осторожно постучал в дверь, ведущую в комнату дочерей. Здесь запах был сильнее: резкая, отдающая осенью смесь скипидара и красок — так пахнет в обители воображения, может быть, гения. Отец улыбался своим мыслям, когда ему открыли дверь.

— Привет, папа, — сказала Мари.

— Входи, — сказала Мэг, — посмотри. — Она стояла у старого камина, служившего ей мольбертом, с кистью в руке, на носу мазок белой краски.

Отец подошел поближе.

— Хотите сказать, что соперничаете с Рембрандтом?

— О, ничего подобного!

— Ну что ж, если в двух девицах, семнадцати и восемнадцати лет, бурлит и прорывается творческое начало — это приятно. А может, живопись нужна вам по программе колледжа?

— Боже, конечно, нет. Мы просто пытаемся создать портрет идеального мужчины.

— Пытаетесь… Как вы сказали?

— Пытаемся показать, какие мальчики нам нравятся. У каждого из приятелей берем лучшее. Плюс творческое воображение. Понимаешь?

— Кажется, да.

— Десять учениц пишут портреты ребят, с которыми им хотелось бы встречаться. Это конкурс школьного клуба.

— Все это очень хорошо, — ответил отец, — но что вы будете делать, окончив портреты? Разыскивать Прекрасных принцев в жизни?

— Попытка не пытка, папа.

— Да, конечно. — Отец придал своему голосу самый дружеский тон. — Ну что ж, посмотрим?

Мэг отступила от своего полотна.

— У меня глаза не получаются.

Держась за подбородок, отец долго смотрел на портрет.

— Да, действительно. Один глаз отклонился почему-то к западу, а другой — к востоку.

— Я, конечно, все время что-то меняю, — поспешно объяснила Мэг, — добавляю новое каждый день.

Отец молчал, поглощенный творением Мэг. Потом перевел взгляд на работу Мари, стоящую рядом на камине.

— То мне кажется, что у него должны быть голубые глаза, то карие, — сказала Мари. — Просто ужас, до чего я непостоянна. Ну как, нравится парень? Правда, шик-блеск?

— Разве и сейчас говорят «шик-блеск»? — удивился отец. — Это словечко было в ходу еще у нас в колледже, году в тридцать четвертом. Да, этот парень почти что «шик-блеск».

— «Шик-блеск», папа, не может быть «почти». Или да, или нет.

— У него не ладится с подбородком. — Отец прищурился. — Он что — жует конфету, жвачку или грызет леденец?

— Да нет, у него просто волевая челюсть. Я люблю волевую челюсть у мужчин.

Отец удрученно потер свою собственную.

— Этот портрет тоже не окончен?

— Нет, конечно. Пишу понемножку. Так интереснее.

— А что думают о вашей работе Еж и Шутник?

Еж получил свое прозвище за стрижку, напоминающую щетку-скребницу; в последнее время он тихо торчал возле дома по вечерам. Шутник был совсем в другом духе: отец назвал его так потому, что смех этого парня, вернее, хохот, ржанье и гоготанье, сопровождавшиеся судорогами, можно было слышать за версту; иногда этот смех раздавался ясной лунной ночью где-то на ферме. Обычно Шутник рассказывал какой-нибудь анекдот, до сути которого приходилось долго и настойчиво добираться, а потом заходился в пароксизме смеха, повиснув на собеседнике, чтобы не упасть. Но, вообще говоря, Еж и Шутник были симпатичные ребята, совсем непохожие на эти портреты.

— Мы им еще не показывали, — медленно проговорила Мари.