Кир Булычев - Заповедник для академиков

— Вы хотите сказать, что нам нужны были ваши языки, а не жизни?

— Так и хотел сказать.

— Вы не правы. Мне было искренне вас жаль. Потому я так спорил с Юргеном, с пилотом самолета.

— Наверное, это не так важно сейчас?

— Нет. Важно. Скажите, пожалуйста, у вас есть политические симпатии или антипатии?

— Есть, — сказал Андрей.

Карл Фишер открыл буфет, вынул оттуда бутылку, поглядел на свет, будто проверяя, не пил ли Андрей без него, разлил ликер по рюмкам.

— Тогда поделитесь ими. Хоть сейчас каждая секунда на счету, я согласен выслушать ваше искреннее мнение о мировой политике.

«Он издевается? Нет, он взволнован, я ему для чего-то очень нужен. Он хочет склонить меня к своему плану так, чтобы это было моим добровольным решением».

— Я не люблю Сталина и государство, которое он создал.

— Но ведь вы сами — детище и создание этого государства.

— Мы говорили уже с вами об этом. Я воспитывался вне пионеров и комсомола — так уж получилось.

— И ни разу не объяснили мне, почему так получилось.

— Вас это не очень интересовало.

— Не интересует и сейчас.

Андрей пошире распахнул окно, захлопнувшееся с неприятным стуком от порыва ветра. Было жарко, душно, надвигалась гроза.

— Будет гроза, — сказал Фишер.

— Меня не радует фашистское государство. Я не люблю вас и ваши порядки, — сказал Андрей.

— Вот видите! — сказал Фишер почти с торжеством. Как будто Андрей угадал правильный ход.

— Вы об этом меня раньше не спрашивали, а я не говорил — я понимал, что убегу от вас, я надеялся, что будет война и два скорпиона не уживутся в одной банке.

— Вы осмелели, — Фишер показал на приемник, — как только узнали о смерти фюрера.

— Вы просили меня быть искренним. Если бы спросили меня об этом вчера, вы получили бы такой же ответ. Но вчера вы не смели спросить, потому что иначе должны были бы донести на меня.

— Ах, что вы! — отмахнулся с улыбкой Фишер. — Я не мелкая сошка, которая должна давать отчет каждой нацистской козявке.

— Почему вы ко мне пришли?

— А если бы у вас появилась возможность эмигрировать?

— Как?

— Уехать, допустим, в Англию? Вы согласились бы?

— Как шпионская добыча? — спросил Андрей. — Чтобы там тоже сидеть в клетке?

— Вы слишком догадливы, мой юный друг, — сказал Фишер. — Но вы правы.

— Неужели дела в вашем королевстве так плохи, что вы решили бежать, а меня взять как пропуск?

— Ну, молодец! — Фишер поднялся и прошел к двери, чтобы посмотреть, не подслушивают ли их, на самом же деле, как показалось Андрею, чтобы скрыть свое смущение, — он не ожидал, что беседа повернется таким образом.

Фишер обернулся к Андрею, снял очки и принялся их протирать клочком замши.

— Никогда бы не узнал вас, — сказал он, надевая их и оглядывая Андрея, как собственное творение. — Вы не представляете, каким заморышем мы вас оттуда вытащили. Лысый, уши торчат, глаза ввалились — ну буквально живой труп. А сейчас вас впору срисовывать для плакатов: «Истинный ариец, вступай в ряды!» или, может, «Истинный комсомолец, вступай в ряды!».

— Карл, говорите же, — прервал его Андрей. — Я ведь не мальчик и понимаю, что все вокруг идет прахом.

— И хуже того, — согласился Фишер. — Вчера во время парада в Варшаве Сталин сбросил на Гитлера атомную бомбу. Как он догадался, что его главный соперник в борьбе за мировое господство будет именно там в тот момент, а Гитлер, который отлично знал, что у Сталина есть атомная бомба, доверился ему и решил, что ему-то ничего не угрожает, — я этого не понимаю! Но, как назло, эта мгновенная акция Сталина свалила карточный домик, который казался такой стройной и высокой пирамидой! Вместе с фюрером погибли основные чины партии. Сейчас в Берлине Рудольф Гесс пытается собрать воедино и держать в руках партию — на сколько его хватит? Сожрет его Борман или начнется переворот со стороны социал-демократов? Ты же представляешь, сколько в Германии недовольных фашизмом, которые жили в трепете перед Гитлером и Гиммлером!

— И чего вы ждете?

— Я жду страшно опасных для тебя и меня пертурбаций в рейхе, я жду гибели рейха, потому что он, не забудь того, мой мальчик, находится в состоянии войны с Англией и Францией. А те молчали и лишь лениво пошевеливались, пока был жив Гитлер, и все надеялись, что Гитлер их не скушает. Теперь же там, поверь моему слову, к власти придут такие деятели, как Черчилль или де Голль, — ярые враги германского духа.

— Вы говорите как газета «Правда», — улыбнулся Андрей.

— Мы с ней представляем родственные социальные структуры, — ответил Фишер. — И я знаю, что, почуяв нашу слабость, зашевелятся так недавно съеденные нами Чехословакия и Австрия, не говоря уж о Польше, для которой смерть Гитлера — знамение католического Бога. Я не удивлюсь, если завтра французы перейдут немецкую границу с одной стороны, а поляки — с другой.

— Даже так страшно? — Андрею не было жалко фашистов, но каков Фишер! Как он спешит переменить флаг! Значит, и такие заслуженные крысы побежали с корабля?

— Простите, забыл вам сказать, — продолжал Фишер другим голосом, будто извиняясь перед Андреем. — Судя по всему, погибла ваша спутница Альбина.

— Где? — Андрею вдруг стало так больно.

— В Варшаве. Она была на параде вместе с Гитлером. Рядом с ним.

— Как жалко… — сказал Андрей. — Как ее жалко.

Андрей выпил ликер, ликер был душистый, но слишком сладкий. Он предпочел бы сейчас водки. И догадливый Карл крикнул охраннику — так, чтобы тот услышал в вестибюле, — и приказал принести из кухни шнапса.

Они молчали ту минуту или две, пока охранник принес бутылку, и Фишер налил Андрею водки в чайную чашку. Потом подумал, налил себе тоже.

Охранник молча вышел.

— И еще мне жалко, — сказал наконец Андрей, — что она так и не отомстила. Она хотела отомстить Алмазову, а может, Сталину — тем, кто был виноват в смерти ее мужа. Я думаю, что она согласилась стать… подругой Гитлера ради этой мести.

— Я согласен с вами, — сказал Фишер. — Но и вы согласны… — Он понизил голос. — Вы согласны лететь со мной в Англию?

— Разумеется, — сказал Андрей. — Куда угодно — только отсюда. Мне надоел очередной лагерь. Пора на пересылку.

В своих предчувствиях Карл Фишер был более чем прав. Уже когда он сидел у Андрея Берестова, начались бои вокруг Варшавы — корпус Гудериана, попавший под удар в Варшаве, начал отступать, и с каждым часом все более обнаруживалось, что эта война — чистой воды авантюра Гитлера, которая могла бы принести плоды, если бы он оставался наверху пирамиды. Без него эту войну скорее следовало бы назвать операцией «Голый король». Эти слова принадлежали Рузвельту и были сказаны куда позже, после того как Черчилль стал премьер-министром. То есть на следующий день.