Кир Булычев - Заповедник для академиков

— Не разрешу, — согласился Леонид Саввич. — Но взять альбом с собой придется. Все равно придется. Нужна уверенность. — Мысль о том, как он будет сопровождать птичку к другому торговцу, была ужасна и тошнотворна.

— И чтобы завтра вернул.

— Ну разумеется!

— Принесешь сюда, после обеда. И деньги чтобы были с тобой.

— Но я же еще не оценил!

— Это меня не колышет, козлик. Не будешь же ты обманывать родственников своего друга.

«Кто же это мой друг? — вдруг смутился Леонид Саввич. — У меня кто-то умер?»

Пока он собирался с мыслями, Антонина завершила свой туалет. Налила себе полную рюмку, кавалеру на этот раз не предложила.

— Ты на работе будешь? — спросила она.

— В какое время?

— Я до обеда тебе позвоню, сговоримся.

— Разумеется, — сказал Леонид Саввич.

Краткое любовное безумие, поразившее их, умчалось далее с порывом ветра. Теперь чувства Леонида Саввича принадлежали альбому.

Какие чувства волновали Антонину, Леонид Саввич и не хотел догадываться. Это не значит, что страсть не оставила следа в его душе, но душа его была невелика размером, и в ней с трудом умещались три, а то и два сильных чувства. В конце концов, большинство людей устроены именно так. Естественно будет, если взбаламученные мужские эмоции вновь заявят о себе, как только наступит ясность с коллекцией.

— А сколько ты примерно думаешь дать? Навскидку?

— Боюсь сказать, — ответил Леонид Саввич. — Но не меньше пятисот долларов.

— Ты уверен?

«Надо было меньше сказать! Ошибся, ошибся…»

— Может быть, поменьше, триста…

— А она рассчитывала тысячи на две-три, так и сказала.

Это тоже опасно.

— Для того и хочу взять домой, — сказал Леонид Саввич.

— В холодке, за бутыльцом «Будвайзера»?

— В переносном смысле именно так.

— Ах ты мой умница! Ах ты мой хорошенький.

Она сжала ладонями его щеки, так что губы сложились бантиком, и быстро-быстро принялась облизывать его губы острым язычком.

— О-о-о-о, — замычал Леонид Саввич.

— До завтра! — Она отпустила его. — Звоню в двенадцать. Чтобы решение было принято, бабки на столе — и я твоя. Только, как понимаешь, я в финансовую сторону не вхожу. Я — бесплатное приложение!

Она отворила дверь в коридор.

Там стоял Алик.

Неужели он все слышал?

— И чтобы сегодня ты с Сонькой не спал. Любой предлог найди! Завтра ты мой — чтобы было чем и как.

Она засмеялась и пошла по коридору.

Алик задержался, запирая за ними дверь.

Леонид Саввич покраснел: он чувствовал себя прегадко, единственное утешение — чемодан с альбомом. Чемодан оттягивал руку, хотя ценности, заключенные в нем, были почти невесомыми.

Что делает относительно честный человек, которому надо за ночь совершить два бесчестных поступка: подготовить к покупке коллекцию марок так, чтобы она ему досталась как можно дешевле, и солгать жене, которой почти никогда не лгал.

Первая ложь защитила его от разоблачения второй.

— Я ездил за коллекцией. Вот она, смотри.

— С каких пор коллекции тебе выдают в американских кейсах?

Соня человек въедливый и не то чтобы умный, но хваткий.

— Здесь есть ценные экземпляры.

— Покупать будешь? — Это было сказано без всякого уважения к Леониду Саввичу, так как у того свободных денег не было. Если не считать полутора тысяч, собранных с помощью Сониной мамы на отпуск в Анталии.

— Может быть выгодная сделка.

Соня пошла на кухню ворчать, а ее муж, уже не спеша, с лупой, с каталогом, принялся рассматривать потенциальную добычу.

И Леваневский, и блок были настоящими, состояние на четыре с плюсом.

Проще всего подменить марки. Блок вставить обычный, он ничем, кроме нескольких строчек надписи текста, не отличается. А марка и того более схожа — буква побольше, буква поменьше — кто поймет! И даже если кто-то сделал любительские фотографии и потом, охваченный подозрениями, станет выяснять истину, можно от всего отречься. По крайней мере нет такой фотографии, на которой увидишь разницу между буквами.

Понятно, что мысли Леонида Саввича граничили с уголовщиной.

И он стал думать — то ли остаться честным и предложить две тысячи, чего от него ждут, то ли просто подменить марки, предложить цену ничтожную и отказаться от сделки вообще. Так или так?

Так или так?

А у Антонины серые выпуклые глаза, она открыла их в тот самый момент, и в них была несказанная боль наслаждения! И он увидел себя в этих глазах, увидел потрясение впервые в жизни полученной радостью, хоть и опозорился.

— Ты чай будешь пить?

— Иду, сейчас иду.

А жена начнет канючить, какая глупая учительница поставила Дениске двойку и как беспардонно ведет себя сосед по лестничной клетке, который открыто и нагло водит к себе девиц. Понимаешь — девиц. Он оскорбляет наш лифт.

«Ну уж лифт…»

«Ты был бы счастлив оказаться на его месте! По глазам вижу, что счастлив. Но я тебе такого шанса не дам, и не рассчитывай».

«Нет, — подумал Леонид Саввич. — Обман может раскрыться. И тогда вся надежда на будущие встречи с Антониной рухнет. Нужен ли ей мелкий жулик? А если у нее будет ребенок? Нет, об этом думать даже наивно, такая женщина, как Антонина, отлично умеет предохраняться. Лучше оценить все в половину стоимости…»

Ночью он проснулся от гениальной идеи. Он подменит только одну марку — Леваневского с маленькой буквой. А блок оставит как есть. Зато предложит две тысячи…

Соня храпела. Она спала на спине и храпела. Леонид Саввич принялся переворачивать Соню на бок, она сопротивлялась. В соседней комнате забормотал во сне Дениска. Это же ужас — прожить жизнь в двухкомнатной хрущобе! Без перспектив.

Но где взять две тысячи?

Соне ничего сказать нельзя, она этого не переживет. Ей вообще несвойствен риск. А не рискуя, ты никогда ничего не заработаешь.

Утром он опоздал на работу, потому что ждал, пока уйдет Соня. Она повела мальчика в школу.

Леонид Саввич полез в домашний сейф — коробку из-под кубинских сигар за книгами на второй сверху книжной полке. Коробки не было.

Ну и хитрюга! Заподозрила! Перепрятала.

Он знал, куда Соня перепрятывает. Когда-то прочел в записках следователя, что мужчины прячут деньги в книги, а женщины — в белье. По крайней мере у них дома это правило срабатывало.

Леонид Саввич отыскал коробку под простынями.

Оставил там двести долларов. Остальное изъял. И поехал в институт.

Длинная узкая комната архива примыкала к институтской библиотеке.

На все про все — один работник, Леонид Саввич. Раньше было трое, но сейчас пришлось сократить.

Институт содрогался под угрозой ликвидации. Хорошо еще, что в сердце у самых главных чиновников страны таилась явная или тайная тревога: «Если все вернется, как я посмотрю в глаза товарищам по бывшей партии?»