Кир Булычев - Заповедник для академиков

Последним из авто вылезло нечто худое и согбенное — из-под шляпы торчал длинный нос, нависший над тонкогубым лягушечьим ртом, изогнутым в ухмылке. Толстый Максим наклонил свой зонтик к этому человеку, чтобы прикрыть от дождя, но согбенная фигура принялась вяло отмахиваться, а потом открыла свой зонт.

— Но это же безобразие! — сказал Максим. — Почему нельзя довезти вас на моторе до Санузии? Вы мне ответьте почему?

— Не доедешь, — сказал шофер, обходя авто спереди, чтобы забраться на свое место, — туда от Калужского шоссе никакой дороги нет.

— Это неправда! — сказал вдруг иностранец. — Зачем лгать? Я летом приезжал на моторе, мы отлично доехали.

— Тогда дождей не было, — сказал шофер и хлопнул дверцей.

— При чем тут дожди?! — Все ополчились на шофера, и это было нелепо, только Марта Ильинична сказала Лиде с усмешкой:

— Как у нас любят разоблачить стрелочника!

— При чем тут дожди?! — повторил грозно Максим, направив острие зонта на шофера. — Трубецкие ездили, не жаловались.

— А при царе дороги чинили, — сказал шофер, повернул ключ, и мотор послушно заревел.

Сделав широкий крут по площади, автомобиль умчался, разбрызгивая лужи. Его задние красные огоньки долго были видны, потом смешались с огоньками трамвая, который как раз разворачивался за оврагом.

— Не исключено, что он прав, — сказала согбенная фигура, у которой оказался красивый низкий голос. — Трубецкие платили, за дорогами было кому следить.

— Не вообще, Пал Андреевич, — сказал Максим, — а только за теми, что принадлежали лично им, и ремонтировали не они сами, а крепостные или зависимые бесправные люди.

— Максим, — загудел иностранец, — ну что ты несешь! Мы же не в кружке по ликвидации нашей политической неграмотности.

— Есть элементарные вещи, которые приходится напоминать, — сказал Максим.

Александрийский опирался на трость, но не потому, что почитал это красивым, а тяжело, словно поддерживал себя.

— А что с ним? — спросила Лидочка.

Марта Ильинична сразу поняла:

— У него больное сердце. Врачи говорят, что аневризма. Каждый шаг достается ему с трудом… и он еще читает лекции. Это самоубийство, правда?

— Не знаю, — сказала Лидочка. Раздражение к согбенной фигуре уже пропало. Может, потому, что Лидочке понравился голос.

Разговоры затихли — все уже замерзли и утомились от дождя и ветра. К счастью, вскоре приехал и автобус из Узкого. Он являл собой довольно жалкое зрелище — даже неопытному взору было очевидно, что он переделан из грузовика, над кузовом которого сделали ящик с затянутыми целлулоидом окошками, а внутри поперек кузова были положены широкие доски. Александрийского посадили в кабину, в которой приехала медицинская сестра из санатория. Она хотела устроить перекличку под дождем, но все взбунтовались. Александрийский спорил и намеревался лезть в кузов. Тогда иностранец, который оказался также знаком с Александрийским, сказал ему, перекатывая голосом слова, как бильярдные шары:

— А ты, голубчик Паша, намерен доставить себя в лице хладного трупа? Разве это по-товарищески?

Лидочка с Мартой влезли в автобус последними, они уселись на задней доске, глядя наружу, — сзади автобус был открыт. Лидочка шепотом спросила у Марты, кто такой Максим. Марта сказала:

— Современное ничтожество при большевиках. Администратор варьете.

Она фыркнула совсем по-кошачьи.

Автобус дернулся и поскакал по неровному, узкому, сжатому палисадниками и огородами Калужскому шоссе. Лидочке приходилось держаться за деревянную скамейку, а то и цепляться за Марту, чтобы не выбросило наружу. Но все равно было весело, потому что это было беззаботное путешествие, в конце которого должен стоять сказочный замок.

Медицинская сестра начала перекличку. Перекличка проходила в полной темноте, и, когда на фамилию отзывался голос, Лидочка пыталась представить себе, каков же обладатель голоса. Максима, который оказался Максимом Исаевичем Крейном, она уже знала, а иностранец откликнулся на Матвея Ипполитовича Шавло. Он поправил медсестру, которая назвала его было Илларионовичем. Но в том не было ничего удивительного, потому что она вела перекличку, подсвечивая себе ручным электрическим фонариком. Автобус подпрыгивал, луч фонарика метался по кузову…

Лидочке казалось, что путешествие тянется бесконечно, и странно было, как терпеливы ее спутники, все без исключения старше ее. Вокруг происходили оживленные беседы, двое молодых мужчин справа от Лидочки даже заспорили о каких-то неведомых ей мушках-дрозофилах, которые дали чрезвычайно интересные мутации, а за спиной Лидочки высокий мужской тенор уныло доказывал, что если бы они ехали зимой, то за ними прислали бы сани, а на санях под меховой полостью ехать в Узкое одно удовольствие, но вот не повезло — не получилось с путевкой ни летом, ни зимой, а сейчас самое плохое время, на что капризный женский голос ответил, что летом путевку бы и не дали — летом там тещи и внучки знаешь кого!

— Вы в первый раз к нам едете? — спросила Марта Ильинична.

— В первый раз.

— Вам очень понравится, вам обязательно должно понравиться. В наши дни, когда всюду потеряны критерии порядочности и класса, Узкое — единственное место, которое поддерживает марку.

— Мне говорили, — согласилась Лидочка.

— К нам сюда приезжают именитые гости, — сказала Марта Ильинична. — Рабиндранат Тагор был. А в прошлом году приезжал Бернард Шоу. Его Литвинов привез в Узкое. А куда еще? Не в Петровское же к партийцам! По крайней мере в Узком всегда есть люди, которые могут вразумительно ответить на вопрос, заданный по-английски.

Высокий голос позади произнес:

— Конечно, его летом привозили. Сейчас бы он завяз по дороге.

— Неужели вы думаете, что Бернард Шоу специально подгадывал свой приезд под состояние наших дорог? — фыркнула Марта Ильинична.

— А я смотрела «Пигмалион», — сказал капризный женский голос, — Бабанова была бесподобна.

От тряски Лида устала и как бы оглохла, но и задремать невозможно, хоть и клонит ко сну, — только прикроешь глаза, как тебя подбрасывает к фанерному потолку.

— Придет время, и клянусь вам, оно будет близко, — я читал, — донесся громкий, вроде бы торжествующий, но не скрывающий издевки голос Мати-иностранца, — когда сверкающая гладкая лента шоссе проляжет между Москвой и Калугой, где в тиши, знаю об этом профессионально, обитает пророк.

— В Калуге пророки не живут, — отозвался другой голос. — Кому он там будет проповедовать?

— В Калуге, в тиши своего кабинета, обитает пророк будущей эры межпланетных путешествий Константин Циолковский!

Голос Мати был сыт, молод и полон желания рассмеяться.

— Такие опасны, — вдруг сказала шепотом Марта. — От их энтузиазма уходят по этапу целыми институтами.